Журнал ЕСЛИ №11 ЗА 2004 ГОД
Шрифт:
– А-а-а-а-а-а-а!
У меня мимо уха чего-то – свисть! Чего это? Ой-ой! Огородник прямо из воздуха ножик поймал! Это Кейт ножик бросила. Закричала, а потом ножик бросила.
И опять у меня мимо уха – свисть! Я даже не испугался, я как-то понял все потом, а сразу-то я ничего не понял. Выходит, и Огородник этот ножик обратно кинул. Куда?
– Сволочь! Сестру!
И Бритый Эд на него бросился. Но на полдороги поскользнулся. Да. Пол в великом магазине гладкий, очень гладкий. Сыро было, морозно было, пол под ногами скользил. Бритый и упал. А я вставать начал,
Дыщ-щ-щ!
Вот я начал вставать, а как раз Вольф на Огородника летел. И от меня Вольф шарахнулся, тоже упал, ногами прямо на Бритого упал, а боком об пол ударился. А я его даже ничуть не задел. Они ворочаются-ворочаются, а Хромой уже и свой ножик вынает. И Тюря тоже вынает, а он – такой бугай!
– Стоя-а-ать!
Малютка со своего места вылетел, быстро-быстро подлетел к куче, к Вольфу с Бритым, и р-раз ногой по куче! Р-раз еще, р-раз еще, р-раз еще!
– Ну, хватит?
– Все, Фил, все, я в порядке… – это Бритый ему говорит, а Вольф молча уползает.
– Ты, Тюря, спрячь железяку, и чтоб я ее не видел!
Тюря ножик прячет, а Хромой с новеньким стоят как стояли. Очень напрягнутые. Нет, неправильно сказал. Правильно надо сказать «напряженные». Я думал, народ у нас вообще тихий, а оказалось, что народ у нас буйный…
Вдруг Алекс захихикал-захихикал.
– Ты чего? – Длинный Том спросил.
Заводской пальцем показывает, и все тут хихикать начинают. И я хихикаю. Потом такое ржание уже стоит, аж стонут. Никак остановиться не может никто. Даже Малютка ржет.
Бритая Кейт, обвинительша, у лавки дергается. Кейтин ножик, ну, когда его Огородник бросил, ее куртку к лавочной деревянной спинке пришпилил. И Кейт давай наяривать! Рвется-рвется! Ножик вынуть из деревяшки никак не может, а куртку дерануть жалко. Бритый Эд еле-еле выдернул.
– Кончили забаву! А ну-ка тихо! – мэр всех угомонил. – Потрясли животами и хватит. Делом займемся. Короче, все, кому положено, высказались. Теперь подписи ставим. Сели все по местам! И все сели.
Тюря листок берет и на Огородника косится:
– А если, Огородник, тут будет шесть подписей, ты тоже между нами и гаденышем встанешь?
– Я не знаю. Раньше думал: не встану. Все-таки это будет суд, а не расправа. Значит, такова воля Поселка. А теперь посмотрел на тебя и на прочих… Нет, не нужна мне в моем Поселке смертная казнь. Тут и без того много способов озвереть до упора. Так что посмотрим, как дела пойдут.
И Тюря подпись свою поставил. А потом Бритый Эд поставил. Без разговоров. А потом еще новенький поставил. Сказал только:
– Собаке и смерть собачья.
И вот, понятно, все тоже подпишут. Настроение такое: раз одни подписались, значит, другие тоже подпишутся.
Следующим Хромой подписал. Улыбается Хромой, говорит:
– Здоровый у нас тут народ, нормальный. Все понимают, что правильно и что неправильно… Вот только мне мало, ребята. Он тут людей наших косил направо и налево, а мы всего-навсего вздернем его… Нет, я спрашиваю вас всех,
– Обсудим, – ответил ему Малютка. – Не задерживай бумагу, дальше двигай.
И пришла бумага ко мне…
А мне очень холодно, прямо ужасно холодно. Кончики пальцев совсем-совсем замерзли… Почему это все на меня накинулись? Зачем это я им понадобился? Надо бы им было найти большого человека и его спросить. А я – маленький человечек, как зеленая лягушечка под коряжкой…
«Цени, парень, из всей роты один ты живой остался…»
Я хотел подписать, но сильно неудобно мне стало. Вот, Огородник – хороший человек, а ему не нравится прибить разбойника. А Вольф – плохой человек, очень злой. И Тюря злой, я знаю. А Бритый еще хуже, он кусачий, как собаки были, когда еще были собаки. Вот. А Хромой – тот вообще паразит. Новичка я не знаю, а Малютку не поймешь, он хитрый. И всем им нравится разбойника прибить. Вот оно как. Один хороший против, три плохих за, и еще один за, которого не поймешь, и еще один за, которого я не знаю…
Ой-ой!
Чего делать?
Побьют меня, если я не буду подписывать. Или совсем убьют, все мне попереломают…
А я сражался. Не хочу их больше пугаться. Если надо, я с ними тоже драться стану.
Чего мне хочется? Не Огородник чего хочет, и не Малютка чего хочет, и не Бритый чего хочет, и не все чего хотят, а я чего хочу? Ну… как… вот… я… я знаю, чего я не хочу, чего мне не нравится. Мне не нравится грубость и злобность. Я хочу тихости, и чтобы все были добрые. И никто бы никого не обижал. Ханна один раз сказала: «Экий ты кроткий!». Это не как крот, это такой милый, хороший, незлобный кто-нибудь. Какое хорошее слово! Кроткий… Вот кроткий бы ни за что никого не убил… Один я ото всей роты остался. А вчера… вчера сколько народу поубивали? А еще раньше сколько народу померло разными способами, когда Мятеж был и еще после Мятежа? Нет же, пусть еще одного не убьют, пусть еще один поживет…
И я сказал:
– Надо быть добрыми людьми…
И ничего подписывать не стал. Отдал листок Боунзу. «Цени, парень…»
Они все вокруг молчат, они все на меня смотрят. И я тогда еще сказал:
– Надо быть кроткими людьми… Тогда Бритый Эд как захрипит на меня:
– Убью тебя… Потом найду и убью тебя, засранец… Не прощу. Запомни, муха навозная, никогда тебе не прощу…
И Бритая Кейт туда же:
– Одно дело тебе доверили серьезное, придурок, и то сделать не смог. Ты думаешь, чего ради тебя в олдермены…
– Цыц, Кейт! – это Малютка.
– Я не придурок.
А чего она еще про олдерменов-то? Я не понял. Ну да, олдермен я. Вот и не хочу подписывать. Да. Хотя очень мне страшно. Но я олдермен, и я не должен бояться совсем ничего…
– Ладно-ладно, – говорит старик Боунз, – бумага уже у меня. Чего привязались к убогому?
– Я не убогий.
– Да, Капрал, да, старина. Прости, это я глупость сказал. Малютка ему тогда:
– Не трепи, Боунз. Люди мерзнут.