Журнал «Если», 2001 № 10
Шрифт:
В предисловии к первому изданию автор прямо признается: «В сей книге важности и нравоучения очень мало или совсем нет. Она неудобна, как мне кажется, исправить грубые нравы; опять же нет в ней и того, чем оные умножить; итак, оставив сие обое, будет она полезным препровождением скучного времени, ежели примут труд ее прочитать». И все-таки новаторство «Пересмешника» очевидно — Чулков ввел в русскую литературу абсолютно новый жанр и новых героев. Он первым предпринял попытку систематизировать славянскую мифологию, упорядочить пантеон богов. Кстати, писателю принадлежит не только первый русский роман-фэнтези, но и ряд книг, которые уверенно можно назвать учебниками для авторов, взявшихся творить «славянское фэнтези»: «Краткий мифологический лексикон» (1767) и «Абевега русских суеверий,
Друг и соратник Чулкова переводчик, поэт, писатель, автор знаменитой «Российской Эраты» Михаил Иванович Попов (1742 — приблизительно 1790) тоже вошел в историю как один из «создателей» и систематизаторов славянского пантеона богов. В 1768 году он издал «Краткое описание древнего славенского языческого баснословия». Однако, в отличие от трудов Чулкова, фактический материал Попов щедро приправил художественным вымыслом. Вероятно, данная книга — первый образец жанра научно-художественной прозы и в то же время одно из лучших описаний славянских языческих существ.
Материалы этой работы легли в основу волшебно-богатырского романа «Славенские древности, или Приключения славенских князей» (1770–1771), принесшего Попову всероссийскую известность. Позже обновленная версия романа была переиздана под названием «Старинные диковинки, или Удивительные приключения славенских князей, содержащие историю храброго Светлосана; Вельдюзя, полотского князя; Прекрасной Милославы, славенской княжны; Видостана, индийского царя; Остана, древлянского князя; Липоксая, скифа; Руса, Бориполка, Левсила и страшного чародея Карачуна» (1784).
Если книга Чулкова — это все-таки роман в разрозненных историях, то «Старинные диковинки» — это уже классическая героико-приключенческая фэнтези-«бродилка» в европейском духе, но сделанная на славянском и псевдославянском материале. С первых же страниц на читателя обрушивается фейерверк сюжетных ходов с похищениями, погонями, сражениями, чародеями, кораблекрушениями и пиратами. Действие то и дело переносится в разные концы света; временные пласты, исторические и псевдоисторические реалии пересекаются.
Переводчик Попов прекрасно знал европейскую и восточную литературу, и в «Старинных диковинках» то и дело встречаются мотивы из рыцарских средневековых романов, из «Похождений Гаруна аль-Рашида» или из «Чудесных приключений мандарина Фум-Хоама».
Волшебства и магии в книге Попова хватает, чего стоит один чародей Карачун — воплощение вселенского зла. Да что там волшебники! В одном из эпизодов «Старинных диковинок» появляются даже пришельцы из космоса! Вот это уж точно произошло впервые на страницах сказочно-фантастического произведения. Весь этот безумный коктейль, придуманный Поповым почти 300 лет назад, и сегодня читается куда увлекательнее большинства современных штампованных романов в жанре фэнтези.
Выпустив в 1780 году роман в историях «Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие оставшиеся через пересказывание в памяти приключения», Василий Алексеевич Левшин (1746–1826) разработал романно-эпическую форму нового жанра. Внимание Левшина сосредоточенно уже не столько на языческих временах, сколько на периоде правления Владимира Красное Солнышко. В сущности, «Русские сказки» — это обработка (так и хочется сказать: «новеллизация») русских былин в духе западноевропейских рыцарских романов. Приключений и волшебства в произведении Левшина тоже хватает, по популярности «Русские сказки» даже обогнали сочинения Чулкова и Попова, хотя и явно уступают «Старинным диковинкам» в отношении сюжетной изобретательности.
Впрочем, о романе Левшина мы уже упоминали в очерке, посвященном этому первопроходцу «русского космоса» (№ 5, 2001), поэтому к сказанному остается добавить лишь, что именно из левшинских «Русских сказок» А.С.Пушкин почерпнул сюжет для своей бессмертной поэмы «Руслан и Людмила».
Романы трех основоположников российской фэнтези имели огромный успех, но после смерти их создателей книги оказались в забвении. Даже историки русской словесности брезговали упоминать эти образчики «низовой развлекательной
Евгений ХАРИТОНОВ
Крупный план
Виталий Каплан
КВАДРАТУРА ЖЕЛЕЗНОГО КРУГА
Выпустив роман Алексея Бурьянова «Из Железного Круга», издательство «Новая космогония» не прогадало. И любителям крутого сюжета, и ценителям приключений духа достанется по кусочку шоколадки. Слишком удобный жанр избрал Бурьянов. Мистический триллер, написанный более или менее мастеровитой рукой, с легкостью увлечет читателя, переместит на несколько часов из первичной реальности в иллюзорную, и причиной тому — общие свойства жанра. Эффект сопереживания гарантирован, ибо сюжет мистических триллеров обычно строится так, чтобы читателю было с кем из героев себя отождествить, а убедительные декорации этому весьма способствуют, поскольку действие большей частью происходит «здесь и сейчас». Все узнаваемо, все привычно, хотя и так фантастично… Короче, довольны могут быть все заинтересованные лица — и читатель, и издатель, и, видимо, даже автор. Другой вопрос: а возможно ли в рамках жанра нечто большее? Может ли мистический триллер, не теряя массового читaтeля, подняться до истинных литературных высот, где воздух редкий и холодный, а звезды яркие-яркие и до них рукой подать? Нетрудно догадаться, что Алексей Бурьянов такую задачу перед собой ставил. В его романе не только ведь на мечах дерутся, наводят чары и палят по супостату из автомата «узи». Текст, в котором событийная линия перемежается главами древнего мистического трактата (разумеется, вымышленного), претендует на идейную драму.
Сия драма, впрочем, завязывается не у нас, а в некоем сопредельном мире, вполне фэнтезийного типа — с колдунами, императорами, нечистью, дворцовыми интригами. Интересны декорации — они сработаны не по надоевшим средневеково-европейским образцам, а на базе иной, куда более архаичной культуры. Это даже не античность, а, скорее, Древний Восток — Египет, Месопотамия, отчасти Китай. Архаика проявляется не только в описании «иного» мира, но в линии «желтых свитков», т. е. рассыпанных по тексту глав из некоего мистического трактата. Прямой сюжетной связи нет, «свитки» поначалу кажутся чужеродными вкраплениями, но потом понимаешь — это неслучайно, в них постулирована метафизическая концепция, объясняющая как психологию местных магов-жрецов, так и механизм взаимодействия миров (а уж из этого механизма напрямую вытекает и сюжет). Оригинальна ли, впрочем, подобная концепция? При внимательном взгляде различаешь и заимствования из Кастанеды, и из «Розы мира» Даниила Андреева, и из раннехристианских гностиков. Поистине, нового слова в оккультизме, как ни старайся, не скажешь, грядка эта давно уж окучена. Правда, стилистика «желтых свитков» весьма оригинальна, и автор сознательно играет на ее контрасте с сюжетной составляющей.
В Олларе (так по названию крупнейшей тамошней империи именуется этот мир) начинается религиозная война, постепенно переходящая в войну гражданскую. На смену язычеству приходит монотеизм, вера в Единого Благого Бога, «Рожденного и Нерожденного». Местные жрецы, естественно, страшно недовольны и противостоят, страна расколота надвое. Выступающий за «Единого» Север, отсоединившись от богомерзкого Юга, предпринимает военный поход с целью спасти людские души и низвергнуть идолов. Разумеется, люди всегда люди — то есть море крови, запредельная жестокость с обеих сторон… Ясно просматриваются аналогии с историей христианской Церкви, когда поддержанное в начале IV века римским императором Константином, гонимое дотоле христианство стало господствующей верой. Параллели эти, скорее всего, проводятся автором сознательно — его всерьез интересует вопрос, насколько насилие неизбежно в борьбе двух духовно несопоставимых традиций, тем более, когда эта борьба затрагивает архаичное общество.