Журнал «Если», 2008 № 02
Шрифт:
— Юра, — сказала над моим ухом тетя Женя. — Проснись, ужин дают. Поешь, тебе надо.
— А вам?
— Я не буду, — отрезала она и отвернулась к окну.
Настаивать было бесполезно. Я вспомнил свою бабушку… не знаю, почему воспоминание вдруг ярко вспыхнуло, хотя я не думал об этом уже несколько лет. Мои бабушка с дедом (по материнской линии) жили в трех кварталах от нас, городок небольшой, мы с мамой каждый день их навещали. Когда мне было пятнадцать, дед неожиданно упал во дворе и умер несколько часов спустя, не приходя в сознание. Тогда только я и узнал, что было ему восемьдесят три года, и бабушке столько же. После похорон мама взяла бабушку к нам, отдала ей свою комнату, а сама спала в гостиной. После смерти
Почему тетя Женя напомнила мне сейчас мою бабу Лару?
— В последнее время… — начал я разговор, когда бортпроводница убрала поднос. От чая тетя Женя не отказалась, а я взял кофе и подумал, что сейчас самое время задать вопросы, которые могли и не иметь никакого смысла. — В последнее время Николай Геннадьевич занимался другими проблемами, не только космологическими?
— Он всегда занимался другими проблемами, — сказала тетя Женя. Она хотела поговорить, но говорить могла сейчас только о Коле, и потому я рассчитывал на обстоятельные ответы. — Всю жизнь он состоял в каких-нибудь комитетах и коллегиях. Помню, в семьдесят девятом Сюняев позвал Колю в оргкомитет. Они устраивали советско-американскую конференцию по рентгеновской астрофизике. Я тогда беременная Костей была, чувствовала себя ужасно, а надо было на работу ходить… Они все хорошо организовали, и я как раз родить успела. Костя появился за три месяца до конференции, я с ним на заседания ходила, представляешь? Американцы на это нормально реагировали, а наши почему-то косились… Так я к чему? Они обсуждали ранние стадии, рентгеновское излучение квазаров, и Коля вдруг выдал… Ну, типа того, что рентген от квазаров может быть модулирован высокой частотой, даже более высокой, чем радио от пульсаров. А мы этого не обнаруживаем просто потому, что не ставим на спутники приборы с нужным разрешением во времени. Коле, конечно, сказали (наши, кстати; американцы к идее отнеслись вполне лояльно), что это глупость, не может квазар так излучать, нет физической причины. Коля уперся, как всегда, и стал на ходу выдумывать гипотезы. Помню, как на него Черепащук посмотрел, когда Коля сказал, что короткопериодический рентген может излучать разумная плазма в квазарах. Мол, почему бы плазме при больших плотностях не самоорганизоваться в потенциально разумные системы? Коля еще и на фантастический рассказ сослался… не помню автора. В общем, американцы головами покивали, мол, любопытная идея насчет модуляции, надо обдумать. А наши очень… К нему потом Ефремов подошел: ты, мол, что, с ума сошел, тут серьезная конференция! А Чертков, он тогда в институте парторгом был, прямо сказал: ты это брось, не позорь передовую советскую науку завиральными идеями. У тебя когда защита докторской? Так имей в виду…
Я об этой истории не слышал. Впрочем, я многого о Николае Геннадьевиче не слышал. Знал, что докторскую он защитил с блеском в восемьдесят первом. Значит…
— Хорошее было тогда время все-таки, — продолжала тетя Женя. — Мы были молодые. Какие Коля работы делал! Магнитная аккреция, никто до него… Да, я хотела сказать о процессе самоорганизации в плазме. Коля статью все-таки написал и мне показал. На том все и кончилось. Потому что… Ну, невозможно было это опубликовать.
— В чем идея-то? — осторожно спросил я.
— В двух словах… О возможности зарождения жизни на космологически ранних стадиях в неустойчивых плазменных сгустках. Еще до образования галактик, сразу после того, как первые сверхновые выбросили в пространство много тяжелых атомов. Я уже не помню деталей, столько лет прошло. Плазменные сгустки могут стать разумными, а потом, когда идет сжатие и образуются звездные системы, процесс самоподдерживается. Плазма остывает, становится плотнее, и это
— Интересно, — пробормотал я. — Плазменная жизнь? Я читал что-то такое у Лема.
— Да! — воскликнула тетя Женя. — Вспомнила! Конечно, Лем!
— И у Кларка было что-то похожее, — показал я свою осведомленность.
— Не знаю, — засомневалась тетя Женя. — Кларк? Не помню.
— «Из солнечного чрева», — сказал я. — Давно читал, но запомнилось. Красивая идея: жизнь внутри Солнца.
— Может быть, — с неожиданным равнодушием сказала тетя Женя. — Коля фантастикой не увлекался, я не думаю, что он Лема читал, а Кларка и подавно… В общем, статью он, по-моему, просто порвал.
— Жалко, — сказал я.
— С каких пор тебя интересует, какими научными проблемами занимался Коля? — удивилась тетя Женя.
— Так ведь, — сказал я, — он не по общественным делам полетел на Камчатку?
— Конечно. Мы с тобой в последние часы не говорили толком, столько суматохи… Ты прав, Юра.
— Прав… в чем?
— Какая-то идея ему в башку втемяшилась, — тихо произнесла тетя Женя, так тихо, что я едва расслышал. — С тех пор как мы в Питер полетели, я все время думаю — какая?
— К каким-то выводам вы пришли, верно?
— Да, — сказала тетя Женя, помолчав.
— Вы знаете, где Николай Геннадьевич?
— Не знаю, Юра.
— Но какая у него идея…
— Догадываюсь.
— Расскажите. Может, я не пойму, но две головы…
— Две головы не всегда лучше одной. У тебя может сложиться превратное мнение. И тогда ты мне не помогать будешь, а только мешать.
Я промолчал. Тетя Женя начала говорить, и я знал, что на этих словах она не остановится. А подгонять ее бесполезно. Захочет — скажет.
— Когда Коля вышел из больницы, — произнесла тетя Женя минут через пять, я уже решил было, что она будет молчать до конца полета, — у него действительно было плохо с памятью. Забывал, что делал вчера, зато помнил в мельчайших деталях все, что происходило двадцать лет назад. Наташа Липунова посоветовала сходить к гомеопату, был один известный. Говорят, многим помог. Как же его фамилия? Сама забывать стала. Неважно. Короче, выписал он Коле какие-то шарики, принимать надо было по системе, сколько-то синих, сколько-то зеленых, сколько-то красных, все по часам. А Коля его расспрашивал о научных основах гомеопатии. А тот радовался, что может рассказать о своей науке. Тоже был человек увлеченный. Когда мы возвращались, Коля сказал: вот, мол, классическое подтверждение тому, о чем я все время думаю. «О чем это?» — спросила я. «О минимальном воздействии, — сказал он. — О бифуркациях. О том, с какой полки на какую нужно переложить ящик».
— Бифуркации, — сказал я. — Это когда стоишь перед выбором и не можешь решиться. Можно поступить так, но можно иначе. А от выбора зависит, как будешь жить дальше.
— Примерно.
— При чем здесь…
— Гомеопат?
— Нет, тут я понял. Минимальное воздействие, и ты принимаешь решение, которое нужно. Не тебе нужно, а тому, кто на тебя этими гомеопатическими средствами воздействовал.
Тетя Женя неожиданно оттолкнула мою руку, отодвинулась в кресле и посмотрела на меня… Странно посмотрела — то ли я сморозил глупость, то ли, наоборот, сказал гениальное, чего она от меня совсем не ожидала.
— Я что-то не то сказал?
— Наоборот, — ответила тетя Женя. — Именно то. Даже я не сразу поняла ход его мыслей, а ты ухватил. Странно.
Тетя Женя не могла представить, что кто-то способен понять ход мыслей ее мужа лучше и правильнее, чем она сама.
— Коля сказал… не помню точно, но смысл был такой: не станет он глотать эти шарики, потому что не хочет, чтобы его мозг выполнял указания этого… не могу вспомнить фамилию.
— Шандарин, — сказал я.