Журнал Наш Современник 2007 #6
Шрифт:
Я незаметно задремал, а когда открыл глаза, казак и полицейский сидели, обнявшись, и протяжно пели:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня.
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня…
Песню белогвардейцев, уходивших из Крыма.
На перроне в Дебальцево - уже добрались до Донбасса - выпили за то, чтобы никогда больше не оказаться на линии фронта, чтобы все утряслось на просторах нашей общей Родины.
Вскоре вернулись на Дон и другие казаки, и почти у всех возник вопрос:
Одиннадцать казаков 18-го полка взяли охранниками на завод синтетического каучука. Грязное производство и загазованность - но ничего не поделаешь. Теперь казаки по графику ходили охранять заводскую территорию. Зарплату им положили по пять тысяч рублей в месяц.
Казаки проработали месяц - денег не заплатили.
Проработали второй…
Кончилось тем, что казаки бросили охранять завод и разбрелись кто куда. Бураков уехал в посёлок Воля и оттуда наезжал в город к дружкам. Лемской устроился в бане массажистом… Я был в отчаянии: казаки брошены, денег нет, лишь наш атаман Морчев почивает на лаврах. А мог бы заняться делом.
Что оставалось? Мы стали готовить сход, чтобы переизбрать атамана.
Но вспыхнула война в Абхазии!
Грузинские войска захватили побережье, высадили десант в Гаграх. Среди казаков пронёсся клич: едем в Абхазию!
В Абхазии были места, куда грузины не дошли, хотя, с одной стороны, взяли Гагры, а с другой - Сухуми. Это Новоафонский монастырь. Он находится в низовье горного ущелья. Если из него смотреть на море, то виден залив в Сухуми. Грузины установили на мысу гаубицы и обстреливали монастырь. Но снаряды большей частью разрывались перед монастырской стеной. Попадали и на территорию обители, но вреда не причинили.
В то время в монастыре находился госпиталь: в храмах и кельях стояли носилки с ранеными. Я помогал больным. Своей энергией меня поражал игумен монастыря отец Виссарион. Стрелой проносился из одного края монастыря в другой, а под рясой у него всегда болталась кобура с маузером.
Он показывал маузер:
– Божья пушка…
Боец-монах! Такого только и слушаться…
Казаки стояли недалеко в лагере. Каждый день они с 35-килограммовыми мешками бегали в горы, готовясь к предстоящим боям. В лучшую сторону изменился Лемской - мало кто мог опередить этого возмужавшего земляка. Однажды я попробовал пронести мешок, но пробежал не более километра и понял, что такой нагрузки не выдержу. Мне стало горько за себя - я постарел.
Вскоре казаки высадились в тылу противника и две недели удерживали плацдарм. “Как они там?” - у меня жгло сердце. Спадала огнем со лба испарина. Окажись я с ними, может, и совершил бы свой подвиг, равный поступку гвардейца, закрывшего друзей от гранаты. Но не судьба. Раненых в монастыре прибывало. Уход за ними отвлекал меня от клокочущих мыслей и заполнял все дни напролет. Так прошло знойное, полное тревог и переживаний лето. Одно за другим потянулись известия об освобождении сёл, форсировании рек, и, наконец, взятием Сухуми абхазская война закончилась.
Второй раз мы возвращались победителями. После этого на вопрос: “Казачество - глупость или нет, средневековое, примитивное явление или насущная необходимость?” - ответ напрашивался сам: “Казачество - востребованное во все времена братство”.
Если спросить: “Так в чем секрет казачества?” - В порыве сердца… В братстве… В готовности всегда, как говорится, встать “за нашу и вашу свободу”. В том, чем всегда славилась славянская душа!
Мозаика войны
ТАТЬЯНА БАЛАКИНА ДЕТСТВО ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
Из книги воспоминаний “Исповедь”
Июньским днём 1941 года двенадцатилетняя московская девочка Таня Гордеева приехала в Минск в гости к бабушке. А в начале июля по улицам Минска уже грохотали немецкие танки. Счастливое и беззаботное детство в один момент было перечёркнуто войной и оккупацией. И не только оккупацией. 5 мая 1942 в дом Таниной бабушки ударили тяжёлые приклады. Ворвавшиеся фашисты устроили повальный обыск и… нашли стихи маленькой девочки, в которых она писала о ненависти к захватчикам-фашистам, о Сталине, о Красной армии, которая скоро разгромит врагов, о любви к родине, о родной Москве… С этого момента судьба Тани стала судьбой малолетней узницы фашизма: она оказалась за колючей проволокой концлагеря смерти.
Панцерказарма
…Сильный удар в лицо - и мгновенно что-то горячее, липкое потекло по губам, а я оказалась отброшенной этим ударом в противоположный угол казармы. Пытаюсь открыть глаза, но правый глаз не открывается - заплыл от удара. Правая ноздря разорвана, выбит верхний зуб. Я вся залита кровью. А надо мной раздаются звуки злобной немецкой речи. Приоткрытый левый глаз видит блестящие сапоги фашиста. Голову поднять я не в состоянии, боль пронзает всё тело.
Пнув меня ногой напоследок, фашист разворачивается и уходит.
Я едва разглядела его худую фигуру, длинные руки и ноги. Мелькнуло удивительно уродливое лицо со страшным оскалом огромных редких зубов. Впоследствии я узнала, что это был сам начальник лагеря Адольф Штибенг, изверг и садист.
А тут - я, бедненькая девочка с разбитым лицом, по которому вперемешку с кровью льются горькие слезы обиды и боли. Я ненавижу вас, гады ползучие! Нет! Нет! Никогда не подчинюсь вам!
И вдруг послышались далекие голоса. Вот они все - уже звучит за окнами звонкая русская речь.
– Дивитесь, девчата, никак в нашем полку прибыло!
– услышала я.
– Ничего, малыш, привыкай, здесь и не такое бывает.
Так я познакомилась с Верой - миловидной девушкой с русыми косами и удивительными зелёными глазами. Она была тут за главную.
Все столпились вокруг. По ее команде быстро принесли таз с водой, белую тряпицу. Меня обмыли, прижгли ранку. Развязав мой узелок, переодели в другую кофточку, а окровавленную одежду замочили в ведре. Всё делалось молча и быстро, никто не ахал и не охал. Никто меня не жалел. А мне так хотелось в тот момент, чтоб меня пожалели и погладили по головке, которая так болела.