Журнал Наш Современник 2007 #7
Шрифт:
– Все будет хорошо, мама!
– Не знаю… Хотелось бы.
– А ты верь. Верь!
– Стараюсь.
Маленькая седая головка на белой подушке. Надо же, как усохла за какой-то месяц. Мы приезжали тогда на день рождения отца - мама сноровисто накрывала на стол, и казалось, такой, неугомонной и ловкой она будет вечно.
– А где, мам, отец?
– Через палату. Придет, сядет рядышком. Возьмет руку - молчит, молчит, а потом скажет: "Как мы с тобой хорошо жили". А у самого слезы… Я ведь не за себя, за него
– почти ведь не слышит уже.
– Что у него?
– Кто знает? Последнее время он все мучился, что пописать не может, а теперь говорят, рак. Вроде бы как мочевого пузыря…
– О, Господи! А сама-то как угораздилась?
– Как-как? Знала бы, где упасть… Его недели полторы назад сюда положили. Я каждый день к нему бегала - ну и набегалась. Возвращалась третьего дня от него из больницы - все о нем думала. И о тебе - тоже. Чего, думала, они к тебе так пристали?
– Откуда узнала?
Глаза ее сердито сверкнули:
– Что я, газет не читаю? Нашел от кого скрывать!
– Лучше бы ты их не читала. Отец знает?
– Нет. Я те номера от него спрятала.
– Ну вот, сама такая же, а на меня сердишься.
– Не сержусь вовсе. Боюсь просто. Они ведь что репей - не отлипнут… Вот шла я, значит, и все думала, думала. До того в себя ушла, что и под ноги смотреть перестала. Как раз возле бывшего райкома поскользнулась и шлепнулась. Хотела встать - боль дикая. Хорошо, место людное - подбежал народ. Видят, что старухе не встать, "скорую" вызвали. Ладно, что теперь об этом? Иди с отцом хоть поздоровайся.
Я пошел. В сумрачном коридоре наткнулся на заросшего седой щетиной старика в клетчатой байковой рубахе и синих тренировочных штанах.
– Здорово, Серега!
– бросился он ко мне.
– Батя, ты?
– не узнал я в исхудавшем всклокоченном несчастном человеке своего всегда гладко выбритого и аккуратненького родителя.
– Прости, отец. Но опять же богатым будешь - пенсию, глядишь, скоро прибавят.
– Чего-чего?
– Здравствуй, папа!
– прокричал я ему на ухо.
– А ты не кричи, я не глухой. Про мать слыхал? Вот какая беда! Мать лежит, а мы ведь с ней так хорошо жили.
Я поразился выражению его лица - благостно-торжественному, необычайно серьезному и одновременно печальному. "Хорошо - это как?
– спросил себя я.
– Ну, понятно, что не в смысле богатства, зажиточности, чего у них никогда не было, а душа в душу - вот, наверное, как". Этим и гордился сейчас отец, и горевал оттого, что тень беды легла, покусившись на хорошее их житье-бытье.
Отец взял меня за руку и повел к матери. Он сел у нее в изголовье. Зимнее окно давало совсем мало света, добавляя новые мрачные краски в картину горя и безысходности.
Мы сидели и молчали. Отец гладил мамину руку. Пришла медсестра, сказала, что меня хочет видеть доктор. Я встал со скрипучего стула и поплелся
– Я не хочу пугать, но…
– Понятно. Что предлагаете?
– Нужна операция. В областной больнице сейчас такие делают. Сумеете договориться?
– Попробую.
– Я дам направление. Только умоляю, действуйте быстрее - и так время потеряно.
Доктор вырвал из блокнота листок, записал свои телефоны, пообещал, что транспортировку райбольница возьмет на себя.
– Очень мужественная женщина ваша мама, - сказал он на прощанье.
– Ее здесь все так жалеют. Надо поставить ее на ноги. Обязательно.
– С вашей помощью. Да, кстати, что с отцом? У него рак?
– Есть подозрение. Но диагноз должны поставить специалисты, которых здесь нет. Решите сначала с мамой, а потом уж и с отцом…
Я посмотрел ему прямо в глаза - взгляд доктор не отвел. Я крепко пожал ему руку - появилась надежда.
Я снова зашел в палату - попрощаться с родителями.
– Не все так плохо, - сказал маме.
– Мы тебя вытащим. Она слабо улыбнулась:
– Я знаю. Поживу еще. Как-то давно еще кукушка из-за Камы накуковала мне долгую жизнь. Осталось еще лет десять. И куда столько?
В дверях я обернулся. Бедные мои родители! Отец по-прежнему сидел молча в ее изголовье. Гладил руку, не понимая еще до конца, что случилось, не гадая, что ждет их дальше в этой жизни. Поверженный глухотой и склерозом, он уже просто разучился об этом думать, он вспоминал сейчас только об одном - как хорошо они жили, и ему было непонятно и горько, что кто-то зачем-то захотел нарушить эту их жизнь.
Я встретился с мамой взглядом и вдруг прочел в ее глазах невысказанную просьбу: "Я ничего не прошу, не смею ни на чем настаивать, но, если сможешь, сделай что-нибудь! Если сможешь!.. "
– Сынок!
– окликнула она неожиданно.
– Что, мама?
– рванулся я к ней.
– Ты держись. Раз поддашься - всю жизнь доить будут.
– И где ты слов-то таких набралась?
– Поживи с мое, помотай соплей на кулак…
– Вроде пожил уже. Видишь - весь седой.
– Вижу. Ну, с Богом! Езжай.
29 января (вечер).
Возле дома меня уже ждали. Из серой "Волги" вышли начальник следственного отдела подполковник Немцов и еще один, тоже в штатском. "Неужели с обыском?!." - оборвалось у меня все внутри.
Немцов в черной кожаной куртке и в собачьей лохматой шапке был грозен и смешон, как махновец. Скосил на меня дергающийся свой глаз:
– В бега ударились, господин редактор?
– Позвольте, какие бега? Вы прекрасно знаете, где я был. Или про-слушка не сработала?