Журнал Наш Современник №4 (2002)
Шрифт:
Возобновлен монастырь святого священномученика Климента в 1991 году и принадлежит Украинской Православной Церкви Московского Патриархата. Вход в обитель расположен в нижней части скалы, от него идет вперед и вверх коридор-тоннель, в правой стене которого вырублены окна и дверные проемы, прежде ведущие, вероятно, на балкон, а теперь за застекленными дверями — лишь небольшой уступчик, резко обрывающийся вниз, к железной дороге. Хорошо, что монахи не пьют, а то вот так выйдешь неверным шагом на балкончик подышать свежим воздухом — и ага... В левой стене по ходу коридора — склепы-костницы, проходная комната с лестницей, что поднимается на верхний ярус с кельями и колокольней, и три пещерные церкви. Снаружи помещения верхнего яруса выглядят теперь как две прилепившихся к отвесной скале деревянных часовенки, увенчанных маковками с крестами. На верхний ярус, кстати, можно спуститься по вырубленной в скале, не огражденной со стороны пропасти лесенке от крепости Каламита. Но дверь на колокольню, естественно, находится на замке. Между двух скал инкерманских каменоломен есть колодезь: по преданию, его открыл
Но самое впечатляющее — это, конечно, пещерные храмы Инкермана. Церковь во имя святого апостола Андрея, как считают, вырублена самим папой Климентом. Она небольшая по размеру, с низким горизонтальным потолком. Алтарь отделен от основного помещения сплошной скальной преградой с вратами посередине и двумя маленькими окошками. Через правое окно, очевидно, принимали исповедь кающихся, потому что тут устроено для священника седалище из камня. Престол в алтаре, примыкающий, как принято, к восточной стене, тоже вырублен из камня. Свято-Андреевский храм — это настоящая пещерная церковь, какой ее себе представляешь, читая про катакомбы первых христиан, стены и свод здесь не спрямлены, они грубы и морщинисты, в отличие, скажем, от соседнего храма во имя св. Мартина Исповедника (другого папы римского, сосланного в Крым). И именно эта простота и безыскусность рождают особое, словами не передаваемое чувство духовной общности с первыми исповедниками христианства.
Главный храм монастыря, освященный во имя святого священномученика Климента, — это один из самых больших пещерных храмов Крыма. Он имеет форму трехнефной базилики; в алтаре, наверху ниши для запрестольного образа — традиционное византийское рельефное изображение “процветшего” креста в круге. За Свято-Климентовским храмом находится последнее помещение этого яруса с каменной скамьей, вырубленной вдоль стен по внутреннему периметру. В древности оно служило братской трапезной, ныне используется для совершения треб.
Все три описанных пещерных храма ныне — действующие. Какое счастье, думал я, что обитель перешла к Русской Православной Церкви в 1991 году, когда униатского духу в Крыму и слышно не было, а филаретовская “церковь” еще не существовала! Ведь прошло бы год-два, и пришлось бы уже за Инкерман отчаянно бороться, как это случилось с храмом святого Владимира в Херсонесе! Кстати, русский священник Иаков Лызлов, побывавший здесь в 1634 году, оставил важное духовное свидетельство, что в ХIV—XV веках монастырь из византийского стал русским. О священнике Иакове, прибывшем в Крым вместе с русским посланником Борисом Дворениновым, следует сказать особо. Читая его записки, понимаешь, что такое был в ХVII веке русский православный миссионер. Мало того, что он объездил все заброшенные в то время православные святыни Крыма, находя их по принципу “язык до Киева доведет” (попробуйте-ка теперь без карты и экскурсовода!), он еще и сделал столько, сколько современной духовной миссии не под силу! С раскаянием я вспоминал, как смеялся в детстве над посланиями к жене героя “Двенадцати стульев” Ильфа и Петрова отца Федора, в которых он скрупулезно описывает каждый посещенный город. Подлость этого юмора была в том, что высмеивалась веками воспитанная в русских священниках необходимость быть в чужих краях и миссионером, и учителем, и путешественником, и бытописателем, и историком, и разведчиком, и географом. Православного монаха, как десантника, можно было без всякого скарба, в одной только рясе и с крестом высадить где угодно, нимало не сомневаясь, что он не только выживет, но и справится со всеми возложенными на него задачами.
Сказание отца Иакова — ценнейшее свидетельство о том, как жили христиане и потомки христиан в Крыму после падения Византии, под турецко-татарским игом, и в каком состоянии находились христианские святыни. Иаков поднялся в Свято-Климентовский храм (в древности он именовался Георгиевским) по главной лестнице, ныне разрушенной. Здесь, у левого клироса, увидел он “гробницу каменну, длина двунадцети пядей, высота в пояс, как двум лечи широта, а в гробнице земля”. Недолго раздумывая, Иаков принялся копать и обнаружил в гробнице “мощи наги нетленные”, а “подле тех мощей друга мощи, кости наги”. Иаков закрыл гробницу и вернулся в Белгород (Севастополь).
Приехал он сюда снова на следующий год, 2 марта, специально для “уведения” мощей, взяв с собой толмача Юрия Бурнашова и дьякона Силу Кирилова. Посол Борис Дворенинов дал им одежду на мощи — “срачицу, и порты, и саван, и венцы, и калиги, и покров”. Прибыв в Инкерман, паломники отправились к живущему уже тридцать два года в пещере (видимо, в ожидании выкупа) “расконвоированному” русскому пленнику Максиму Ивановичу Новосильцу, с которым, вероятно, отец Иаков познакомился в предыдущий приезд. Здесь, у соотечественника, они дождались ночи (“Татарского ради зазору”), а потом пошли в Георгиевский храм, вынули из гробницы мощи, положили на доски и в свете факелов стали обмывать их смоченным в теплой воде платом, после чего произошло чудо — “мощи побагровели, аки у живого человека”. Отец Иаков и его спутники, хваля Бога, облачили нетленные останки в привезенные одежды и отпели панихиду “по всех православных християнех”, поскольку не знали имен усопших, потом положили мощи в гробницу, покрыли покровом и отслужили молебен всем Святым, после чего, приложившись к мощам, вернулись в пещеру к Новосильцу. Здесь они жили несколько дней, собирая сведения о мощах у местных греков и русских пленников, иные из которых находились в Крыму лет по сорок. Греки сказали, что не знают, кому принадлежат останки, никаких свидетельств о них, ни устных, ни письменных, не имеют, поскольку обитель запустела и благочестие иссякло уже через десять лет после взятия Царьграда,
На следующий день отец Иаков и его спутники поставили гроб с нетленными мощами на повозку, заложили его сверху камнями и отправились, как будто едучи из каменоломни, обратно в стан Дворенинова. Но перед самым отбытием на родину одному из паломников, уснувшему после обеда (вероятно, это был сам священник Иаков, не назвавший свое имя по причине смирения), явился во сне святой, образ которого они видели слева от гробницы — “ростом велик, одежда как на Дмитрее Мученике Селунском” — и строго-настрого запретил увозить из Крыма его останки: “Мните мя, о друзи, взяти мощи моя на Русь, а аз убо хощу по-прежнему зде учинити Русь, а имя ми и память моя бывает в Семенов день”. И стал невидим. Вот то важное духовное свидетельство, о котором я говорил, что Крым был Русью еще до падения Византии. Впоследствии эти слова святого были начертаны на камне, заложенном в арку крепостных ворот на плато Монастырской скалы.
Когда Крым присоединили к России, мощи святого Симеона были уже утрачены, а надпись исчезла после революции. Сегодня самое время выбить ее заново.
Ханская ставка
Сколько ни бывал в Крыму, а никогда не тянуло меня в Бахчисарайский дворец. Ну что туда тащиться — ради “фонтана слез”, который тыщу раз видел на фотографиях? Я понимаю Пушкина: поэт, натура впечатлительная, в Бахчисарае, по сути, впервые встретился с настоящим Востоком, а мы в “Союзе нерушимом” видели его предостаточно. При Пушкине еще и литературная мода была на Восток, а теперь, как погнали нас оттуда вчерашние “младшие братья” да явились, как чертики из коробочки, всякие ваххабиты и талибы, модно стало смотреть на Восток в перекрестье прицела — артиллерийского или авиационного. Это теперь даже “прогрессивно” (в отношении мусульман Афганистана, Палестины или Ирака, но не их единоверцев в Чечне, Боснии или Косово). Сам я не любитель изучать Восток с помощью оружейной оптики, но и в микроскопе не нуждаюсь, чтобы увидеть в восточных узорах то, что якобы недоступно невооруженному глазу.
И вот прошлым летом довелось-таки побывать в Бахчисарае. Направлялся я, правда, в пещерный Бахчисарайский Свято-Успенский монастырь, но первым пунктом экскурсии по традиции был ханский дворец. Посмотрев из автобуса на его низенькие стены с декоративными минаретами, я сказал экскурсоводу, что в дворец не пойду, а пойду обедать. В этом не было никакого пренебрежения к крымско-татарской культуре, просто накануне, в День города Алупки, я ее насмотрелся сверх всякой меры. Самое интересное, что до праздника я на улицах Алупки ни одного крымского татарина не видел, а в концерте у памятника Ленину выступали одни татары! А те русские или украинские дети, что изредка появлялись, пели “попсовые” шлягеры, да еще и по-английски! Татары же, напротив, отдавали предпочтение национальному репертуару и национальным костюмам.
Не знаю, являются ли мои ощущения ксенофобией — пусть судят сами читатели, однако я предлагаю самым завзятым “демократам” и “интернационалистам” представить, что на концертах в День города Москвы выступают преимущественно азербайджанцы или чеченцы — и на родном языке! А русских в процентном соотношении в Алупке, наверное, даже больше, чем в Москве. Тем более что подоплека такого национального перекоса угадывалась без труда: власти Алупки, вероятно, пожадничали денег на праздник, не догадались поискать спонсоров, а татары были тут как тут — пожалуйста, мы найдем деньги; но тот, кто платит деньги, заказывает, как известно, и музыку! Оснований для подобного предположения достаточно: например, городская газета Алупки недавно перестала существовать и выходит теперь на весь город одна крымско-татарская “Алубика”! Все это не мелочи, завтра в эти незначительные, на первый взгляд, факты будут тыкать националисты и говорить: “Мы — титульная нация Крыма, только у нас сохранилась народная культура! Только мы организуем информационное пространство в Крыму!”