Журнал Наш Современник №6 (2004)

Журнал Наш Современник

Каковы же были результаты предвоенного экономического рывка? Автор учебника приводит следующие данные:

“За первые три года третьей пятилетки валовая продукция промышлен­ности выросла в 1,5 раза, машиностроения — в 1,7 раза. Было введено в действие три тысячи новых крупных промышленных предприятий” (Кураховская ГРЭС, Угличская и Комсомольская ГЭС, Новотагильский и Петров-Забай­кальский металлургические заводы, Уфимский нефтеперерабатывающий завод, Московский завод малолитражных автомобилей, Енакиевский цементный завод и др.) Как отмечает ученый, поистине жертвенный труд советских людей “обеспечил увеличение выпуска промышленной продукции в 1940 г. на 45% по сравнению с 1937 г. Ежегодный прирост всей промыш­ленной продукции в мирные годы третьей пятилетки составлял в среднем 13%, а оборонной — 39%. Осваивалось производство новых видов военной техники, в частности танков Т-34 (конструкция М. И. Кошкина, А. А. Морозова, Н. А. Ку­черенко), тяжелого танка “Клим Ворошилов” (главный конструктор

Ж. Я. Котин), штурмовиков Ил-2 (С. В. Ильюшин), превосходивших зарубеж­ные аналоги. В серийное производство были запущены... скоростной пики­рую­щий бомбардировщик Пе-2 (конструктор В. М. Петляков), истребители Як-1 (А. С. Яковлев), МиГ-3 (А. И. Микоян, М. И. Гуревич)... За пред­военные годы было построено 276 боевых кораблей, в том числе 212 подводных лодок. Всё это позволяло существенно повысить техническую оснащенность Красной Армии и Военно-Морского Флота. Перевооружение потребовало увеличить расходы на военные нужды. Ежегодный прирост военной продукции в 1938—1940 гг. втрое превосходил прирост всей промышленной про­дукции...”.

Возможно, приведенные выше экономические данные покажутся иному читателю не более чем сухим перечислением цифр и фактов, относящихся к “безвозвратно ушедшему” советскому прошлому. Однако всё познается в сравнении... Мы не будем приводить здесь известные данные о катастрофическом состоянии сегодняшней российской экономики, содержащиеся в работах патриотичных ученых и публицистов. Напомним лишь о том, как “заботится” нынешняя власть об обороноспособности нашей державы (в то время, когда блок НАТО подтягивается к российским границам). Вот лишь некоторые факты: “По сравнению с ельцинским периодом наша армия сократилась в 2 раза по числу боеспособных частей и соединений. В составе сухопутных сил нет ни одной полностью укомплектованной дивизии. В боеготовности содержится не более 35% от общего числа вооружений и военной техники, из них новейших 5%... Бюджетных средств с трудом хватает лишь на содержание личного состава. Мизерные средства выделены на топливо и на проведение учений...”. (Цит. по: С т е п а н о в С. У народа остался только один выбор: победить. “Искра”, № 2, 2003). Какого-либо комментария к этим позорным и страшным фактам не требуется...

Но вернемся к анализу результатов промышленного развития в СССР накануне войны. Оценивая итоги мобилизационного экономического рывка, А. Вдовин отмечает, что в ходе реализации трех пятилетних планов в строй вступили около 9 тыс. крупных промышленных предприятий (станко­строи­тельных, автомобильных, тракторных, авиационных), передовых по мировым меркам тех лет. Большую роль в обеспечении высоких темпов экономического роста сыграли различные формы социалистического соревнования (ударни­чество, стахановское движение), самоотверженный труд советских людей. Таким образом, “во второй половине 30-х годов завершился процесс превра­щения СССР из аграрной страны в индустриальную. СССР достиг экономи­ческой независимости от Запада. По производству валовой продукции в ряде отраслей промышленности СССР обогнал Германию, Великобританию, Фран­цию или вплотную приблизился к ним”.

Однако, как подчеркивает историк, высокие темпы экономического раз­вития в 1930-е годы “были достигнуты за счет как низкого стартового уровня, так и тотального внедрения командных методов руководства экономикой”. Угроза внешнего нападения и связанная с ней мобилизация социально-экономических ресурсов требовали перевода жизни государства на “военные рельсы” и жесткой милитаризации труда. Под угрозой уголовной ответст­венности рабочим и служащим запрещалось переходить с одного предприятия на другое без разрешения дирекции; в 1938 г. были введены “трудовые книжки” по месту работы, в которых отмечались как благодарности, так и факты нарушения трудовой дисциплины (без отметки в “книжке” о причинах увольнения с предыдущего места работы невозможен был прием на работу в новом месте). “В 1940 г. режим работы промышленных предприятий стал ещё более жестким. Если в 1939 г. прогулом считалось опоздание на работу всего на 20 минут без уважительной причины, то с 1940 г. за это рабочий мог быть осужден на шесть месяцев. Осуждение было “условным”: рабочий продолжал трудиться на своем месте, но у него вычитали до 25% заработка в пользу государства (надеюсь, читатель согласится, что это по-своему непло­хая мера “дисциплинарного воздействия”. — А. К. ). С 26 июня 1940 г. дли­тель­ность рабочего дня была увеличена с 7 до 8 часов. Воскресенье, соответ­ственно религиозной традиции, вновь стало единым днём отдыха (оно не было таковым с 24 сентября 1929 г.). Помимо воскресных дней нерабочими были 22 января, 1 и 2 мая, 7 и 8 ноября, 5 декабря...”.

Необходимо сказать несколько слов и о такой характерной особенности жёсткого сталинского времени — широком использовании труда заключенных в системе Главного управления лагерей НКВД. Как пишет А. Вдовин, “к началу войны ГУЛАГ включал 53 лагеря, 425 исправительно-трудовых колоний, 50 колоний для несовершеннолетних. Внутри системы были созданы спе­циальные отраслевые управления: Главлеслаг, Главпромстрой, Главное управление лагерей горнометаллургической промышленности, Главное управ­ление лагерей железнодорожного строительства.

В 1934 г. число заключённых в лагерях составляло 500 тыс. человек, в 1940 г. — более 1,5 млн. Общее количество заключенных в канун войны достигало 2,2 млн человек. Их трудом выполнялось до 10% всех объемов работ и до 20% общего объема строительных работ в стране...”. Конечно, такие цифры не могут свидетельст­вовать об особой “гуманности” тех мер, которые применялись руководством страны ради достижения своих экономических и политических целей. Однако необходимо иметь в виду, что среди такого количества заключенных были не только тысячи безвинно пострадавших от репрессивной политики властей в 1930-е годы, но и уголовные преступники, троцкисты, подлинные враги Совет­ского государства. Следует отметить и ещё одну “новацию” того времени — создание в системе НКВД конструкторских бюро — так называемых “шарашек”, в которых работали незаконно репрессированные, знаменитые впоследствии авиаконструкторы А. Н. Туполев, В. М. Петляков, В. М. Мясищев, ракето­строители С. П. Королев и В. П. Глушко. Таким образом, труд заключенных ученых использовался с конца 1930-х годов “ведомством Берии” для укреп­ления обороноспособности страны. Жестокое время требовало подчас жёст­ких, но необходимых мер — приближалась война...

Качественные изменения происходили в предвоенные годы в сельском хозяйстве. Как отмечается в учебнике, “...к началу третьей пятилетки была в основном завершена коллективизация сельского хозяйства СССР. Индиви­дуальных крестьянских хозяйств оставалось лишь 7%. Большую их часть составляли хозяйства скотоводов, оленеводов, пастухов, охотников, рыболовов на окраинах страны. Основными ячейками сельской жизни стали колхозы, которых по всей стране насчитывалось 237 тыс. В 1937 г. был собран хороший урожай (98 млн т), животноводство достигло довоенного уровня (1913 г. — А. К. )”. По мере решения задач сплошной коллективизации шла на убыль репрессив­ная политика властей в отношении деревни, сокращались размеры “кулацкой ссылки”. В подтверждение этого в учебнике приводятся следующие данные: “В 1933 г. на спецпоселение было отправлено почти 400 тыс. кулаков и членов их семей, в 1934 г. — 255 тыс., в 1935 г. — 246 тыс., в 1936 г. — 165 тыс., в 1937 — 128 тыс. В мае 1934 г. трудопоселенцы были восстановлены в граждан­ских правах, с января 1935 г. — в избирательных. Однако они всё ещё не имели права возвращаться на старые места своего проживания, не призыва­лись в армию. Эти ограничения были сняты с них в конце 1938 г.”. Так постепенно зарубцовывались раны, нанесённые деревне в ходе проведения политики сплошной коллективизации в начале 1930-х годов.

Менялась и экономическая жизнь села. По мнению автора учебника, положение в аграрном секторе за годы предвоенной третьей пятилетки стаби­лизи­ровалось, производство имело тенденцию к росту, “хотя и сдерживалось переключением внимания и ресурсов на оборонные отрасли хозяйства. Если в канун “революции сверху” (т. е. в конце 1920-х годов, перед началом коллек­ти­визации. — А. К. ) в стране ежегодно производилось 72—73 млн т зерна, более 5 млн т мяса, свыше 30 млн т молока, то в конце 30-х — начале 40-х годов — соответственно 75—80, 4—5 и 70 млн т. Однако в конце 20-х 0

Евгений БОЛОТИН • “Какой-то крестьянин Опекушин...” (Наш современник N6 2004)

Евгений БОЛОТИН

“Какой-то крестьянин Опекушин…”

Очерк жизни великого русского скульптора

Памятник А. С. Пушкину

Александр Михайлович Опекушин увлеченно работал над грандиозной скульптурой Нестора-летописца, когда объявили конкурс на памятник А. С. Пушкину, который решено было установить на родине поэта — в Москве. Нет, Опекушин не мог упустить такой шанс. Он потерял покой и сон. Желаю­щим принять участие в конкурсе отводилось лишь 8 месяцев. Это были месяцы напряженной работы мысли, своеобразные университеты эстети­ческого обогащения, гражданского совершенствования. Опекушин прочитал и пере­читал всего Пушкина. Никогда ранее не пытавшийся сочинять, он вдруг начал заговаривать стихами. К тому периоду относится сохранившийся в архивах единственный поэтический автограф Опекушина.

Я ехал утром в Храм искусства,

И возмутительною сценой душа была поражена:

На морозе лежала женщина полуобнажена.

Окровавленная, но очень недурная,

Была пьяна без чувств.

С их благородьем в авангарде,

Что было видно по кокарде,

Толпа стояла

И над падшей хохотала.

Явился страж порядка и

“Ваньку” из-за ворот привлек.

Я ему заметил...

“Не ваше дело!” — мне ответил

И, точно хлам какой, повлек.

Коса роскошная свисала

И след кровавый заметала.

Мне эта сцена сердце надрывала.

Толпа все так же хохотала.

И думал я: “О, правый Боже,

Отчего же Ты не взглянешь

На бессердечную толпу

И громче ужаса не грянешь?!” (1)

При всей литературной беспомощности, это стихотворение довольно зримо передает уличную сценку Петербурга 70-х годов XIX столетия. Но что главнее для нас — характеризует нравственный облик скульптора, его душев­ный настрой в период работы над образом поэта.