Журнал «Рассказы». Светлые начала
Шрифт:
– Во-вторых, – продолжил учитель, – я хочу тебе напомнить, что все мы несемся на полном ходу в поезде технической революции. За тридцать лет мы успели сделать очень многое, но тридцать лет для исторической эпохи – это ничтожно мало. Озарителям предстоит превратиться из частных лиц в часть государственной системы. Нас мало, нам божьей властью дан огромный дар – и он не может, не имеет права быть израсходованным на фокусы и развлечение дам.
Исбытков вздохнул. Воздух в кабинете был наэлектризован, но вовсе не в переносном смысле, а в прямом. Два Озарителя в одном
– В-третьих, мой мальчик, то, что у Озарителей есть вторая работа, о которой мало кто знает, дает нам возможность влиять на власть предержащих. Чем сильнее они от нас зависят, тем больше возможностей у нас появляется. Возможностей для помощи людям, разумеется.
– Главное, – сказал Исбытков, вздыхая, – чтобы люди в обмен на помощь искренне любили тех, кому они обязаны благами цивилизации.
– То стадо благополучно переживает зиму, нападение волков и засуху, которое находится под присмотром мудрых пастухов.
Воспенников смотрел на Исбыткова тем самым взглядом, который возникал у него за игрой в шахматы. Мол, посмотрим, какой ты сделаешь ответный ход.
– Мудрых пастухов, значит, – протянул Исбытков. – Кстати, я и вправду проголодался.
Воспенников нажал на кнопку, встроенную в подлокотник кресла. Где-то вдалеке раздался звук колокольчика, а следом стали слышны шаркающие шаги.
В кабинет зашла самая благообразная старушка из всех, что видел Исбытков. Круглые щечки ее были румяны, а седые кудряшки окружали голову серебристым нимбом.
– Степан Федорович! – всплеснула руками старушка. – Как я рада вас видеть! Давным-давно к нам не заезжали!
Старушка была кормилицей Воспенникова. Она заменила ему рано ушедшую мать, и он любил ее совершенно беззаветно. Впрочем, это не мешало ему принимать ее заботу, как нечто собой разумеющееся.
– Нам бы перекусить, Авдотья Петровна, – нежно сказал Воспенников, – но это подождет. Присядь, поговори с нами.
– Отчего же и не поговорить, – сказала Авдотья и примостилась на кожаном диване, сложив ручки на темной юбке.
– Кто такие Озарители? Ну, если по-простому? – спросил Воспенников, подавшись вперед.
– Жнецы молний, людские благодетели, – с готовностью ответила Авдотья. – Когда я маленькая была, таких, как вы, со свету сживали. Думали, что это в детках ворожба злая проявлялась. Тут-то оно понятно. Детки эти молнии притягивали, столько пожаров было – не сосчитать. А Коленька наш умный оказался – силу свою на людях не показывал, а потом, как вырос, так и вовсе все разъяснил. Что детки такие – не беда, а награда за труды праведные.
Она с любовью посмотрела на Воспенникова.
– Спасибо, голубка моя. Ты все-таки сходи на кухню, пока мы от голода друг друга не загрызли.
– Озаритель Озарителю молнию в лоб не пустит, – засмеялась Авдодья и зашаркала прочь из кабинета.
Исбытков криво улыбнулся.
– Это что за голос простого народа был? Вы хотели мне напомнить, что только благодаря вам Озарителей не отлучают от церкви, не помещают в дома для скорбных духом и не забивают до смерти в глухомани?
Воспенников пожал плечами.
– Один человек многое может изменить. А если таких, как он, чуть больше двух десятков – можно и весь мир перевернуть. Просто стоит доверять друг другу, а не бегать от сыскарей по всему городу.
Исбытков не ответил. Ему очень хотелось доверять Воспенникову. Хотелось рассмеяться, развести руками, признавая свою неправоту. С десяти лет, когда на совести Исбыткова было несколько сожженных амбаров, учитель был для него всем.
– Что же вы предлагаете, Николай Евграфович? Махнуть рукой на все безобразия, которые происходят благодаря нам, – на самодурство чиновников, сияющих почище самовара после наших тайных процедур, на отсутствие свободы воли? Я должен стать очень важной, но все-таки деталью в одном большом механизме? Без вариантов?
Воспенников отхлебнул коньяк и отечески похлопал Степана Федоровича по руке.
– Все будет, Степан. И свобода воли, и варианты. Просто попозже. Я вот что задумал: негоже Озарителям ошиваться где придется. Будем жить все вместе, в особняке неподалеку отсюда. Там и решим, что дальше делать, как жить.
– А если я не захочу государственной службы? – Исбытков испытующе посмотрел на Воспенникова. – Особняка городского не захочу?
– Лучше тебе захотеть, – сказал Воспенников и положил палец на кнопку.
Исбытков не стал сопротивляться, когда его вежливо попросили проехать в нужном направлении. Не сказал ни слова против, когда Воспенников расписывал ему прелести совместной жизни со всеми студентами – мол, это прекрасно скажется на качестве жизни, а значит, и на чистоте энергии. Степан Федорович даже выдавил из себя некое подобие удивления, когда они подъезжали к особняку.
Местечко Воспенников и впрямь подобрал расчудесное. Крепкий двухэтажный домик с красной черепичной крышей со всех сторон укрывался лесом. Вековые сосны как будто стискивали строение в своих объятиях. С пригорка выглядело просто великолепно. Исбытков не сомневался, что и изнутри впечатление не испортится – вкусу Воспенникова он как раз доверял. Да и как не доверять тому, кто сформировал твой собственный вкус?
Взгляд Озарителя сразу выхватил две особенности: у особняка не было громоотвода и во дворике над небольшой лавочкой возвышался электромеханический генератор индукторного типа. Видимо, новые эксперименты Воспенникова.
Исбытков впервые за день почувствовал, как усталость укрыла тело. Равномерный стук копыт и покачивание экипажа вводили в полудрему. Финальной точкой стало невероятное – замолчал, задумавшись о чем-то своем, сам Воспенников.
Степан Федорович сейчас, в полусне глядя на свою новую школу-тюрьму, вспомнил, как он впервые вобрал в себя энергию. Ощущения на грани страха и катарсиса, боли и удовольствия. Не испытывал он такого ни в тот день, когда впервые его поцеловала бледная от собственной решительности младшая Белопольская, ни когда поднялся на Монгольфьере над Парижем, ни когда впервые напитывал харизмой человека.