Журнал «Вокруг Света» №02 за 1970 год
Шрифт:
Опять всматриваемся в черноту ночи.
Поворот, еще поворот — и мы ложимся на обратный курс. Николая беспокоит неиспользованный груз.
— Если ничего не обнаружим, отбомбимся по огневым точкам на переднем крае, поможем пехоте, — успокаиваю я себя.
Наш маршрут проходит недалеко от Бобруйска. Где-то рядом, скрытый темнотой, затаился город на моей земле, город, занятый врагом... Где-то там, на его северной окраине, замер вражеский аэродром, на аэродроме должно быть много бомбардировщиков и истребителей. Этот аэродром нам хорошо известен. Знает
Темнота вдруг раскалывается острыми ножами прожекторов, они шарят по небу. В воздухе вспыхивают осветительные бомбы. Тут же лучи вражеских прожекторов скрещиваются и ведут светлую точку какого-то самолета. Включается вся зенитная оборона аэродрома. Снаряды, кажется, прошивают насквозь светлячок самолета. Решение приходит само собой. Увеличиваю обороты двигателя. Самолет послушно набирает высоту.
— К атаке, Николай!
— Есть!
Фашисты, увлеченные боем, не замечают нашего приближения. Тем лучше!
Одновременно с разрывами наших бомб на земле огонь обрушивается и на нас. Лучи прожекторов режут глаза, слепят, давят... Все внимание приборам! Только бы сохранить ориентировку в пространстве. Иначе конец...
Беспрерывно маневрирую, стараюсь вырваться из гремящего огня, из ослепительного света. Но он повсюду. И вдруг тишина. Остался только свет. Разворачиваю самолет к востоку, но тут вновь проносятся огненные трассы, только теперь они идут не с земли, а откуда-то сверху. Неужели потерял пространственное положение и не заметил, как самолет перевернулся вверх колесами?!
— Справа в хвосте истребитель! — кричит Николай.
Все становится на свои места. Добыто еще одно сведение о противнике — на этом участке фронта появились ночные истребители. Раньше их не было. Значит, наша ночная авиация здорово досаждает противнику!
Николай посылает пристрелочную очередь. Нет, они не свернут. Они не упустят легкую победу. Наши летчики знают приказ Геринга: за каждый сбитый ПО-2 — рыцарский крест! Нет, они не свернут.
Штурман отстреливается от истребителя, но ослепительный свет мешает ему вести прицельный огонь.
Уже почти теряя надежду вырваться из огненного плена, тяну штурвал на себя и одновременно нажимаю правую педаль. В какой-то замысловатой фигуре кувыркается наш самолет. Из фюзеляжа в лицо летит мусор, забытый техником гаечный ключ больно ударяет по голове...
Лучи прожекторов шарят уже выше нас. Чтобы вновь не попасть в их коварный свет, продолжаю резко снижаться. На какой-то миг замечаю выше впереди темный силуэт, задираю нос самолета и нажимаю гашетки РСов (1 PC — реактивный снаряд.). Истребитель шарахается в сторону и пропадает в ночи...
В эту ночь погиб Борис Обещенко. Это его самолет серебряным светлячком метался в лучах прожекторов, это к нему мы спешили на помощь.
...Проводив нас, Борис вернулся в землянку КП, где пахло дымком и свежескошенным сеном, где у полевых телефонов сидела Тося.
Сюда, на КП, пришла шифрограмма с приказанием заснять вражеский аэродром у Бобруйска. Командир полка прочел ее и молча передал Борису.
Он мог не лететь. На сегодня его экипажу предоставили отдых. Но в полку не было лучших мастеров фоторазведки, чем экипаж Обещенко — Зотов. И на вопросительный взгляд командира Борис лишь молча наклонил голову, надвинул шлем...
— Я — Луна. Слушаю вас, я — Луна, — улыбается Тося. — Двадцать первый, вас просит тринадцатый. Соединяю. Я — Луна...
Самолет, загруженный только фотобомбами, легко набирает высоту, подминая под крылья темноту ночи. Ровно гудит движок. Голубые веселые зайчики выхлопа заглядывают в кабину и временами освещают склоненное лицо штурмана.
— Считаешь? — интересуется Борис.
— Уже рассчитал, — отвечает Зотов. — Боевая высота — тысяча пятьсот метров. Курс — триста градусов. Пройдем под углом к посадочной полосе.
Медленно текут минуты полета. Медленно «скребет» самолет высоту.
Внизу едва заметный свинцовый блеск. По нему угадывается река. Борис поворачивает к реке. Где-то на другом берегу Бобруйск. За ним вражеский аэродром — цель. Борис прибирает обороты двигателя. Теперь его рев сменяется негромким бормотанием. Николай Зотов приник к прицелу.
— Десяток градусов влево! Так держать!
Борис смотрит только на приборы. Внизу, в чернильной темноте, растворен город. На звук мотора поворачиваются «уши» звукоуловителей, и расчеты фашистских зенитчиков лихорадочно высчитывают скорость, высоту, дистанцию... Надо успеть.
Вспышки фотобомб следуют одна за другой — серией. Борису даже кажется, что он ощущает щелчки затвора фотоаппарата — так натянуты нервы.
А земля уже изрыгает огонь зениток, вспыхивают лучи прожекторов. Борис увеличивает скорость и со снижением уходит на запад, во вражеский тыл, чтобы сбить с толку противника. Маневр удался. Прожекторные лучи шарят на востоке в пустынном небе. Туда же направлен заградительный огонь.
— Повторим заход с обратным курсом, — предлагает Борис. — Для гарантии.
— Снимки должны получиться, Борис, — отвечает Зотов,.
— И все же надо повторить! Завтра пойдут сюда штурмовики и истребители. И эти снимки спасут не одну жизнь!
Вновь огненные хлысты пулеметных очередей хлещут небо. Прожекторы мечутся из стороны в сторону — и вдруг один натыкается на самолет, к нему присоединяются другие...
В ослепительном свете прожекторов Борис теряет чувство самолета — то особое чувство, когда летчик ощущает самолет как продолжение своего тела. Даже перед нацеленным объективом фотоаппарата каждый человек чувствует себя скованным и будто деревенеет. В мертвящем свете прожектора к этому, но значительно усиленному, ощущению прибавляется еще одно — летчик чувствует себя будто обнаженным, выставленным всей земле на обозрение. Считанные секунды полета превращаются тогда в часы. В такие минуты, чтобы вернуться в реальный мир, необходим контакт с человеком. Любое слово восстанавливает утерянное равновесие.