Журнал «Вокруг Света» №07 за 1983 год

Вокруг Света

Лесник облегченно перевел дух:

— Успели! Пока еще подстилка горит, не деревья! Ветер-то сверху на огонь давит, не пускает! — Потом скомандовал: — Сметай хвою! Делай полосу!

Огонь на флангах начал стихать. Но в одном месте все-таки дотянулся до гребня скалы и со зловещим шипением двинулся к избушке. Тогда подоспевший с лаборантом Бобырь вспомнил старое таежное правило: «гаси огонь огнем». Смочив стены избушки водой, он отбежал на несколько метров и чиркнул спичкой, потом еще и еще. Хвоя быстро зажглась, и ветер с треском понес пламя вниз, оставляя позади черную спасительную полосу. Две стены огня сшиблись, подняв тучи искр, но гореть вокруг уже было

нечему, и пожар стал стихать. Залили, а потом и засыпали землей последние дымящиеся пятна золы...

Избушку эту построили из-за особенностей миграции медведя. Все существовавшие ранее методы учета здесь не подходили. Пробовали складывать места залегания медведей в берлоги. Но, как правило, звериный барометр вовремя подскажет медведю срок наступления ненастья, и он уйдет в тишину берлоги, прежде чем первые снежные хлопья закружатся над склонами. Уйдет как в воду нырнет, не оставив никаких следов. Есть и другой метод: определение и замер следов, что дает возможность установить индивидуальный участок зверя. Но в летнюю пору много не намеришь: на хребтах — камень скальных выходов, в лесу и на полянах — подстилка из хвои и молодой травы — они скрывают следы, как бы надевают на медведя шапку-невидимку, и он исчезает, словно растворяется в беспредельности леса и гор.

Пытались, наконец, считать следы медведей, недавно вышедших из берлог. Но на прогреваемых склонах и в долинах снег тает еще до выхода медведя из берлоги, и следов не видно. В верховьях же долин копятся к весне многометровые снега — ни пройти, ни проехать, — да и чуткие лавины могут в любую секунду сорваться вниз от звериного рева или человеческого голоса — и горе тому, кто окажется на их пути...

Вот тогда и родился еще один метод, проверенный практикой семи лет постоянных наблюдений, — зрительный подсчет медведей на открытых местах, в верховьях ущелий. У одного из таких мест и была поставлена избушка.

С первыми майскими днями начинается для работников заповедника горячая пора: все научные сотрудники — зоологи, лаборанты и егеря выходят на заранее определенные рубежи у верхней границы леса и начинают наблюдения: какого числа, в какое время, откуда и куда шел зверь, какой величины и окраски. Не забудут посмотреть и следовые «наброды»: поеди, обкусанные ветки, перевернутые камни и пни, разоренные муравейники, до которых так охоч хозяин леса. Постепенно, строка за строкой складывается медвежья биография.

Сейчас, после семи с лишним лет наблюдений — за эти годы было 150 личных встреч с медведями! — Бобырю удалось собрать достаточно полные сведения о жизни зверя в условиях гор Кавказа. И выходит по тем данным, что одна из особенностей поведения кавказского медведя — перемещение его по высотным поясам в поисках корма.

Во второй половине марта тронутся с южных склонов снега, громкой водой обрушатся в долины, и, разбуженные этим шумом, заворочаются, выйдут из берлог медведи. Погревшись на солнышке и поймав ноздрями ветер, долго будут искать в нем сладкие запахи молодой травы или набухающих соками кореньев. Одних этот ветер приведет в буковый лес, где в прошлогодней листве немало укрыто трехгранных, будто крытых темным лаком орешков. Другие выберут южные лесные склоны, где на пригревах уже густо лезет ранняя зелень. Но большинство идет к лавинным выносам. Там, в многометровой снежной толще, погребены попавшие в лавину туры и серны...

Не прочь косолапый и поохотиться в эту пору за турами и сернами, когда они спускаются в лесной пояс за первой зеленью. Понимая, что не ему тягаться с ними по скалам да осыпям, медведь старается отрезать стадо от скальных

участков и попытать счастья в чистом поле. При этом зверь хитрит, с равнодушным видом начинает бродить возле стада, постепенно, шаг за шагом, подбираясь к нему на верный бросок. Но вот расстояние сокращается до восьмидесяти метров, и крайние животные — сторожа, давно уже взявшие медведя «на прицел», резким свистом поднимают стадо, которое уходит на ближайшую скалу. Медведь, добежав до скального отвеса и застонав от досады, бросается в обход. Но теперь уже все стадо начеку и, точно определив направление медвежьего броска, поднимается на следующую террасу. Так повторяется несколько раз, пока стадо не уйдет на недоступные для медведя скальные участки.

И все-таки случается — голод погонит туров или серн с одного хребта на другой через снежники скальных цирков, седловины хребтов, верховья речных долин, заваленных еще снегами, и тут медведь их настигает.

Но придет май, зазвенит в лилово-белые колокольца шафранов и бессмертников, и косолапый двинется на лесные поляны у верхней границы леса, на субальпийские луга и лавинные русла. «И тут он крепко стоит, до самого июля», — говорят егеря. А когда в июле начнет зверь «менять зиму на лето» и мхом-бородачом повиснет на нем старая ослабевшая шерсть, уже не спасая от докучных мух и слепней, поднимется он еще выше — на альпийские луга, где набравший силу ветер, падающий с ледников, сдувает надоедливых насекомых.

Привольно тут медведю. Еды вдоволь, а станет жарко — переберется на снежники, длинными языками замершие среди скал, или, смяв штилевую гладь голубой воды, будет купаться в высокогорных озерах. Когда же лето повернет на закат и задрожат над ночными горами августовские звезды, медведь простится с поднебесным простором альпийских лугов, где начинают засыпать травы, и спустится в нижний пояс леса. Тут с конца июля, а у верхнего пояса — до конца сентября зреют, набираются тугого румянца ягоды малины, брусники, темно светятся нитки смородины, кругло выпирают из зеленых еще воротников коричневые орехи лещины, и медово пахнут тронутые ранними ночными холодами россыпи диких яблок, груш, слив. И затаится, притихнет тогда лес сверху донизу от медвежьего набега, от жадного урчания, от треска веток...

Так и кочует медвежий род от земли к небу и от неба к земле, неспешно собирая свою дань с леса и лугов, вслед за ним круглый год выходит на звериную тропу Григорий Яковлевич Бобырь, и случается при этом всякое, иногда на предельной грани риска, возле самой беды.

...Июльский день давно распахнул свои ворота, и солнце распугало все тени. Снизу, от самой границы леса, изредка доносились крики альпийских галок и тянуло разогретой хвоей, а здесь, у ледников, стояла тишина.

Сопровождавший Бобыря лесник Саня Малышев тронул его за плечо: «Смотрите!»

На белом склоне снежника показались и стали медленно приближаться четыре темные точки. Бобырь поднял бинокль — медведи.

Они спустились к скале, поросшей зеленью, и медведица ткнулась мордой в траву, набираясь соков для своего голодного тела, кормившего трех малышей, а медвежата затеяли возню.

Бобырь бросил полевую сумку егерю и, схватив фотоаппарат, начал торопливо спускаться по снежнику к медведям. Но подтаявший снег не держал, проседая, с громким шорохом катился вниз. Григорий Яковлевич перебежал на осыпь, но теперь загремели, заскользили по склону плитки сланца. Медвежата насторожились и, заметив Бобыря, скрылись за скалой. А он, понимая, что упускает редкие кадры, прыгнул на снежник и, набирая с отвеса бешеную скорость, понесся вниз.