Журнал «Вокруг Света» №08 за 1972 год

Вокруг Света

В полдень стало вдруг темно, как осенней ночью или, по словам очевидца, как в комнате без окон, где погашен свет. В эту кромешную тьму, пробиваемую длинными змеевидными молниями, ушел корабль с командиром эскадры на борту. И не вернулся...

Не правда ли, неожиданный поступок для администратора и важного военного чиновника? Но именно этот поступок закрепил за Плинием на девятнадцать веков вперед единственный в своем роде титул «первой жертвы научной любознательности».

Кай Плиний Секунд Старший предпочитал исследовать мир, не покидая своей библиотеки. И все же его стоило помянуть в этом рассказе о римских путешествиях, потому что поступок (или, может быть, подвиг?), увенчавший его жизнь, вносит существенную поправку

в традиционные представления о характере римлян. Пусть немногим из них были доступны чистые радости исследований — этого достаточно, чтобы в несимпатичном обществе работорговцев, бюрократов и стяжателей открылся как бы некий просвет. И мы уже готовы допустить, что, вероятно, иного римского купца вела в океан не одна жажда прибыли. Что Юлий Матерн сопровождал в Сахару вождя гарамантов не только по долгу службы. Что безымянный римский всадник искал месторождения янтаря, но также и путь в неведомые земли. И допустив такую не подтверждаемую научными данными мысль, мы не слишком удивимся, узнав, что даже Марциал, этот римлянин с головы до пят, циничный остроумец, неисправимый горожанин, написал однажды несколько строк, словно обращенных ко всем путешественникам прошлого и будущего:

Вот и все! Посмотри: уже взволнован

Капитан и бранит отставших. Ветер

Добрый, гавань открыта... О, прощай же!

Дожидаться тебя корабль не будет.

Ю. Полев

Земляника на скалах

Рассказ об одном острове

Весна в том году в Карелии была сумасшедшей. Она явилась раньше всех сроков, тут же вызвала к себе грачей и скворцов, собралась было встречать жаворонков, но почему-то раздумала и уступила место еще живой и нестерпимо злой напоследок зиме.

В середине апреля начался крутой, пронзительный февраль — с поземками и метелями. И долго под ледяным, тяжелым от снега ветром жались в озябшие кучки опрометчивые грачи и скворцы...

Лед на озере лежал крепко, хотя и прошли давно все календарные сроки даже самых поздних разводьев. Давно снизу билась о лед весенняя щука, давно искала путь на вольную воду серебряная нерестовая плотва, но зима никак не желала отпускать озера, хорошо зная, что именно здесь, в глубокой воде, и таится: та великая сила, которая рождает и грозы, и ливни, и шквальные ветры, и снеговые тучи.

Но вода все-таки победила. Однажды лед тяжело вздохнул, приподнялся, да так и остался приподнятым, не успев сделать последний выдох. И тут же на вздувшийся лед упала не по-весеннему сухая жара.

Жара пекла и жгла все вокруг. По полям, по выкосам, под березами и елями на глазах горели последние островки снега — снег испарялся, дымился чадящим дымом, оставляя после себя чуть влажное пятно примятой за зиму прошлогодней травы, опавшего листа и бледно-зеленого, малокровного мха. Жара тут же кидалась на это влажное пятно, и от невиданной по весне жары: сворачивался в трубку прошлогодний лист, и порохом трещала сухая трава.

Вчера еще литой, белый от морозной сухости лед вдруг посинел, опустился глубоко в воду, набух, а через день по всему озеру нельзя было сыскать и пластиночки льда, намороженного за долгую суровую зиму.

Жара, как и все этой весной, жила недолго. Она смешала все птичьи календари, вызвала разом все пернатые стаи, а затем за полчаса обернулась снежным северо-востоком.

Ветер с северо-востока тащил гулкие и долгие шквалы, и каждый шквал с грохотом гнал по земле вместе с пылью и сухой травой стены

тяжелого сплошного снега. Снег забивал окна на моем острове, запирал снаружи двери, стелил крыши плотными, как свинец, листами мокрых сугробов, мостил дороги и валил впереди себя заборы.

Я боязливо выглядывал за дверь, готовый каждую секунду шарахнуться от очередного заряда, и через белую несущуюся стену кое-как различал бесчисленные силуэты дроздов, зябликов, трясогузок... Чем-то это невероятное сборище птиц за стеной моего дома действительно напоминало легенду о всемирном потопе. Только мой «потоп» был исполнен в чисто северном варианте — он состоялся в середине мая.

В такие неровные весны я переживал не только за птиц — часто неожиданные холода напрочь сбивали с ягоды ранний цвет, и тогда урожая черники, брусники и земляники приходилось ждать до следующего года...

Не знаю «почему, но больше всех ягод мне нравится находить и собирать именно землянику. Проще и быстрей собирать клюкву. Интересно и весело обрывать гроздья брусники, что ярко и тепло светятся по открытым вырубкам. Но все-таки ни клюква; ни брусника, ни малина, ни какая другая ягода не вызывают у меня столько самых разных воспоминаний, как ягода земляника.

Может, эта привычка что-то вспоминать, когда видишь землянику, осталась у меня еще с детства, когда мы беспокойной и громкой толпой неслись вниз к Оке, к лодке, которая еле вмещала всех мальчишек и девчонок с нашего конца деревни, желавших попасть на ту сторону, в луга за ягодой.

Как поднялась эта земляника сюда, наверх, на скалы? Кто занес ее, кто оставил среди голого холодного камня?.. Но кустик прижился, пустил по скале корни, пустил побег-другой — и пошел все выше и выше.

Один поменьше, другой побольше, одни тверже и смелей, другие слабей и застенчивей — упрямые кустики земляники прочно и спокойно росли, цвели и приносили ягоды здесь, на голом граните скалы.

Открытые для всех ветров на свете, открытые морозам и ледяным дождям, порой не приносившие плодов год, второй, когда на эти годы выпадали никудышные вёсны, но все-таки очень живые и очень свои, не похожие ни на что на свете.

Вот почему я так часто поднимаюсь сюда на скалу, к низкорослым кряжистым соснам, выросшим из камня, к светло-серым сединам упругого мха.

Здесь, на вершине скалы, есть небольшое углубление, будто нарочно выбитое чьим-то стальным и острым копытом. Стальное копыто ударило, видимо, только один раз, вырубило из скалы тяжелый кусок гранита и оставило после себя каменную ямку, куда после каждого дождя теперь собирается прозрачная дождевая вода.

После хороших дождей воды в каменном колодце собирается так много, что ее хватает вволю напиться всем обитателям скалы. Когда я прихожу пить эту свежую, почти без запаха воду, то всегда рядом вижу пятнышки помета, оброненное перо. Порой около каменного колодца встречаются и следы зверей. Следы остаются на скале продолговатыми коричневыми пятнами сорванного мха — это заяц или лиса поскользнулись.

Однажды около каменного колодца я встретил огромный след медведя — медведь тоже приходил напиться и содрал когтями большой пласт седого мха. Я долго смотрел в ту сторону, куда только что ушел хозяин тайги, и решил назвать этот водоем на скале Медвежьим колодцем.

Когда стоят жары и в Медвежьем колодце высыхает вода, я спускаюсь вниз по скале. Со стороны, противоположной озеру, скала густо поросла сосной, березой, осиной, а еще ниже — смородиной, малиной, рябиной и черемухой. Среди кустов и деревьев скала может потеряться совсем — под ворохом прелых веток, под толстым слоем перегноя. Идешь и не веришь, что совсем близко, под ногами лежит все та же скала, не веришь до тех пор, пока она не выбьется среди травы россыпью камня.