Журнал «Вокруг Света» №08 за 1975 год
Шрифт:
И тут же на площади в клетках бродячего цирка, поводя худыми, облезшими боками, мечутся звери: тигры, пантеры и медведи. Да, все изменилось. Джунгли вырубили, зверей посадили в клетки, а панья танцуют на грязной городской площади под смех и улюлюканье горожан...
...Утром, когда взошло солнце, уставшие панья спали прямо на улицах Кальпетты среди пыли, бумажного мусора и банановой кожуры. Тут же спал и маленький пророк в красных одеждах. Он был пьян, беспокойно метался и стонал.
Мы возвращались из Кальпетты снова туда, в джунгли. Стояло ясное солнечное утро. Дорога была пустынна. Как будто все, что на
Духи предков
Дух умершего сидел в горшке уже целую неделю, и старый Каяма сторожил его. Иногда, как казалось Каяме, дух недовольно ворочался в своем тесном вместилище и глухо ворчал. Тогда Каяма старался его успокоить.
— Сиди, сиди тихо, — говорил он. — Тебе осталось ждать немного. Ты же знаешь, что все сейчас заняты на плантации, и даже жрец. Вот когда все освободятся, мы устроим церемонию, накормим тебя и выпустим.
От этих слов дух успокаивался, но ненадолго. Потом он снова начинал ворочаться. И вновь Каяма начинал свой бесконечный разговор. Днем старик сидел с горшком в священной роще, раскинувшейся сразу за деревней. Ночью боал горшок с беспокоящимся духом в хижину и ставил его у изголовья. Каяма теперь плохо спал, потому что и ночью приходилось прислушиваться, как ведет себя дух. Дух принадлежал умершему дяде, к которому Каяма был очень привязан при жизни. Поэтому и взял на себя добровольно эту тяжелую обязанность. Теперь до церемонии Каяма не мог расстаться с горшком. И от этого у Каямы было все время плохое настроение. На восьмой день он взял горшок и отправился к жрецу, который работал на ближней плантации. Жрец был занят подрезкой ветвей деревьев. Они очень разрослись и не пропускали солнечные лучи, которые были нужны кофейным кустам. Жрец сидел на дереве и коротким тесаком рубил ветви. Каяма остановился внизу и долго наблюдал, как работает жрец. Потом не вытерпел:
— Эй! — крикнул он. — Слазь сейчас же с дерева!
Жрец оторопело посмотрел вниз и увидел Каяму.
— Ты видишь, я занят, — спокойно сказал он старику.
— Слазь сейчас же! — потерял терпение Каяма и потряс горшком.
Жрец подумал, что стряслась беда, и быстро спустился.
— Ты его упустил? — с опаской упросил он Каяму.
— Нет. Он здесь, в горшке. Вот послушай, — и приставил горшок к уху жреца.
Жрец прислушался и удовлетворенно кивнул. Потом недоуменно спросил:
— Так чего ты пришел?
— Надо делать церемонию, — ответил Каяма. — Мне уже надоело его сторожить столько дней и ночей.
— Кончим работу, сделаем, — последовал резонный ответ.
Каяма в сердцах с размаху поставил горшок на валун, лежавший под деревом. Горшок не выдержал и раскололся. Оба, жрец и Каяма, на мгновение остолбенели. Дух воспользовался замешательством, вырвался на свободу и черной вороной каркнул с верхушки дерева. Первым пришел в себя жрец.
— Сам выпустил, сам и лови! — закричал он. — А мне некогда! Мне надо работать!
Каяма бессильно опустился на валун и горестно уставился на черепки.
— Что же я наделал? — тонко запричитал он.
— Старый
Солнечный свет померк в глазах Каямы, и он медленно и разбито поплелся в деревню...
Вера в духов умерших, поклонение духу предков — важнейшая часть мировоззрения панья, их примитивной религии. Поэтому погребальная церемония в племени сложна и растягивается на долгое время.
С погребальным ритуалом я столкнулась в деревне Муелмулла. Она была расположена в редких зарослях и производила впечатление тихого и спокойного места. Мы долго говорили со старейшиной Конгаем. Остальные время от времени присоединялись к нам. Лица людей были приветливы и ясны, они шутили и смеялись. И к концу дня я стала своим человеком в этой зеленой и веселой деревне. Я даже не заметила, как село солнце, как наползли сиреневые сумерки, быстро сменившиеся непроглядной темнотой. Сын Конгая принес охапку дров, теперь мы сидели со старейшиной у костра, наблюдая за бесконечно разнообразной игрой желто-красных языков пламени. И вдруг в ближней хижине раздался плач. Какой-то горестный и безутешный. Соседняя с ней хижина откликнулась таким же плачем. Через несколько минут плакала вся деревня. Конгай, сидевший рядом со мной, начал подозрительно хлюпать носом. «Господи, — подумала я, — что же у них стряслось, что все сразу заплакали?»
— Конгай, — тихо позвала я. — Что случилось?
— Ничего, — ответил Конгай и хлюпнул еще раз.
— Как ничего? А почему все плачут?
— А, это... Я сейчас тоже буду плакать, — ободрил он меня.
— Слушай, — обеспокоилась я. — Ты сначала объясни, а потом плачь. Хорошо?
— Хорошо, — покорно согласился Конгай. — А ты тоже будешь плакать?
— А что, надо? — осторожно спросила я.
— Конечно, надо, если у тебя кто-нибудь умер.
— Пока никто не умер, — сказала я.
— А у нас умер. Три года тому назад умер наш родственник, вот мы и плачем.
— А почему вы это раньше не сделали?
Конгай недоуменно уставился на меня.
— Мы и тогда плакали, — как бы оправдываясь, сказал он. — Ведь после похорон надо плакать каждый день в течение трех лет. Иначе дух умершего будет недоволен.
И, объяснив все это, Конгай зарыдал. Деревня плакала до рассвета. А когда взошло солнце, плач прекратился. Деревня выполнила поминальный ритуал.
Дух умершего, дух предка, или, как говорят панья, «пена», может жить в доме, может обитать где-нибудь рядом. Лучше всего, если в деревне отведено для этого какое-то одно место. И людям спокойней, и духам вместе как-то веселей. Обычно дух живет целый год в своем доме, а потом переселяется в колайчатан — место духов мертвых.
— ...Слышишь? — говорит Велла. — Упала ветка, это духи предков ее обломали.
Велла — жрец. Он живет в колонии панья, где теперь стоят домики под черепичными крышами вместо старых бамбуковых хижин. За колонией в лощине — священная роща, средоточие всех реликвий панья, начиная от духов предков и кончая богиней Бхагавати.
— Слушай, слушай, — опять говорит Велла. — Как будто шумит ветер. Но это тоже наши духи.
Окончание следует
Л. В. Шапошникова, кандидат исторических наук, лауреат премии имени Неру