Журнал «Вокруг Света» №08 за 1981 год
Шрифт:
Подросли дети, и высоко поднялись гранатовые деревья в саду. Имя Атаева внесено во многие ювелирные каталоги; украшения, созданные им, известны за рубежом. Но стиль его жизни остался прежним: та же верность дому и туркменским обычаям, своему Киши и народному искусству.
Клычмурат встает на заре. Выпивает большую пиалу кислого верблюжьего молока. Кормит и поит овец в хлеву. Потом работает в саду, подрезает ветки яблонь, сажает цветы. К тому времени, когда весь Киши устремляется на работу в город, Атаев уже у себя в мастерской.
Однажды, во время моего очередного приезда, мы тесным кружком сидели на кошмах.
— Ата,— обратился Клычмурат к сыну, загадочно улыбаясь,— ну-ка надень рубашку,
Ата радостно вскочил и понесся в другую комнату. Через минуту он уже бежал в знакомой мне красной рубашке. Тумар разливала зеленый чай по пиалам. Атаев притянул к себе сына и, задумчиво перебирая бубенцы на его рубашке, продолжал:
— Искусство ювелиров было постоянным спутником туркмена — от рождения и до конца. К колыбели ребенка подвязывали бубенчик — первое украшение и первую забаву. С первой минуты он слышал нежные серебряные звуки, которые потом сопровождали его всю жизнь: у мальчика — на рубашке, у юноши — в сбруе коня, у мужчины — на его свадьбе... Для девочки музыка серебра была гармонией духа и скромности, теплоты и нежности, иначе говоря — мелодией жизни. По украшениям, которые ей дарили, туркменка узнавала все основные события, которые ее ожидают. Например, тринадцатилетним девушкам преподносили гупбу — серебряный ажурный колпачок на тюбетейку и чекелик — височное украшение. Это означало канун свадьбы. С этого дня девушка начинала ткать свадебный ковер, свадебный халат для себя и свадебную тюбетейку для своего будущего мужа.
— А дальше? — интересовался я.
— Дальше шел настоящий апогей серебра!
Глядя на Тумар, я сказал:
— Предположим, перед нами невеста. Сколько на ней могло быть украшений?
— Представь свадебную юрту,— отвечал Атаев.— В центре ее сидит невеста в окружении родственников и гостей. Сверху, из круглого отверстия — дымохода, в юрту спускалась веревка. Говорят, невеста, чтобы встать, бралась за конец веревки... Ведь украшения на ней весили не меньше пуда!
Заметив мое изумление, Клычмурат пояснил:
— Тумары-амулетницы весили до трех килограммов, буков — нагрудная пластина с обручем на шее — до двух, многоярусный браслет с кольцами от запястья до локтя — тоже два килограмма. А кроме того — украшения височные, лобные, халатные — чапраз-чанга, на подоле платья, на ноге у щиколотки, на носу... И притом (вот ведь что поразительно!) они, подобно листьям на дереве, друг другу не мешали...
— Да, но каково же было невесте? — дивился я с рациональностью человека XX века.
— Невеста показывала, так сказать, товар лицом, все украшения, которые будут ей сопутствовать в жизни. Потом уже согласно тому или иному ритуалу она надевала их по отдельности. Но в дни свадьбы должна была демонстрировать все свои «доспехи» не менее десяти дней.
Вскоре после этого разговора меня пригласили на туркменскую свадьбу в Киши. На улице всюду горели костры, словно целое войско расположилось биваком. В огромных чанах варился плов, и пахло густым, смешанным ароматом жареного мяса и трав. На стене свадебного дома висели два ковра: белыми, словно жемчужными, нитями были вытканы на коврах имена жениха и невесты.
Клычмурат познакомил меня с невестой. Она оказалась современной девушкой, кажется, студенткой кооперативного техникума. Но под фатой, на тюбетейке, я заметил очертания гупбы, на груди красовалась гуляка — брошь с сердоликами, с волос на виски ниспадали цепочки чекелика, на руках сияли браслеты с кольцами.
— Это настоящие старинные украшения,— заметил Атаев.— Достались ей в наследство от прабабушки... Я думаю сейчас о том, как приблизить эти украшения к современности, сохранив в них душу прошлого.
Я хожу по мастерской Атаева, наблюдая его за работой. Вот он берет гайчи — ювелирные ножницы, похожие на хирургические, и спокойно, почти без нажима, режет лист металла в миллиметр толщиной. Движения скупы и точны. Кажется, что ножницы как бы продолжение его руки.
Инструменты Атаева хранятся в дубовом резном шкафу. Тут же лежит коробочка, содержимое которой исполнено особой тайны, тайны туркменского ювелирного орнамента.
Я открываю эту коробочку и кладу на ладонь маленькие фигурки, выточенные мастером из дамасской стали. Их здесь десятки: зерна пшеницы и семена яблока, черви, рыбы, рога архара...
— С помощью этих фигурок,— объясняет Клычмурат,— мы выбиваем на серебре сквозной орнамент. Такого инструмента нет, пожалуй, ни у одного народа. Имя ему неррек, что по-русски значит — выбивалка. Русские, грузинские, армянские, дагестанские мастера удивляются практическим возможностям неррека. Комбинируя фигурки-неррека, туркменские мастера создавали в орнаментах прямо-таки шахматные композиции — я имею в виду бесконечность и разнообразие сочетаний.
Знакомясь с коллекцией Атаева и с некоторыми его работами, а позже с изделиями других туркменских ювелиров, я замечал, что все художники пользовались и пользуются в основном одними и теми же традиционными приемами. Однако ни один орнамент не похож на другой.
— Каждый мастер видит будущее изделие по-своему,— размышляет Атаев.— У одного семена яблока получаются утолщенные, у другого — удлиненные, у третьего — волнистые... Словом, каковы видение, вкус, фантазия — таков, соответственно, и арсенал нерреков туркменского ювелира. Попытки нынешних мастеров внести в древнее традиционное искусство современные оттенки рождают подчас художественные приемы, которые может обнаружить разве что глаз профессионала. Несколько лет назад я задумал создать украшение с сюжетным изображением, абсолютно не характерное для туркменского ювелирного искусства, ибо его темы всегда были абстрактными и символическими. Тогда и родился у меня новый прием: два неррека идут парой, придавая вещи определенный акцент. Так был исполнен пояс «Лебедь», который ты, вероятно, видел в экспозиции республиканского краеведческого музея. Двумя нерреками — «семенами яблока» я сумел добиться изображения лебедя. Получилась сюжетная композиция, смысл которой таков: лебедь — символ грации женщины, пряжка у пояса — ворота крепости (по бокам этих массивных ворот изображены минареты) — ее честь.
Как-то Атаев показал мне только что сработанную им брошь «Кеджеве». По пустыне шел караван, во главе его на верблюде ехала невеста под балдахином. Невесту везли в дом жениха... На броши были видны тончайшие детали, даже уздечка, сотканная из серебряной филиграни. И всюду пленительная игра камней — сердолика и бирюзы, красные, голубые и оранжевые тона.
А года два назад в Москве, на Всесоюзной выставке народного творчества, я увидел брошь «Туркменистан», где, как и в «Кеджеве», но с еще большей силой, Атаев показал живую связь далекого прошлого с сегодняшним днем Туркмении. Это была вершина его творчества, результат многолетних поисков. Наряду с малыми, чисто атаевскими приемами художник использовал в «Туркменистане» многие приемы древних туркменских мастеров: насечки и выбивалки, филигрань, кружевное резание металла, подвески.
...Ранним утром мы стояли с Атаевым у подножия городища Старая Ниса, древней столицы некогда могучего Парфянского царства. Ниса была тиха и загадочна. Ветер метался узкими песчаными улочками. Словно во сне, до меня донеслись слова Клычмурата:
— «Парфяне сбросили с доспехов покровы и предстали перед неприятелем пламени подобные...» Это из Плутарха,— пояснил Атаев.— Так он описывает битву при Каррах, в которой парфяне разгромили отборные римские легионы.
Он замолкает, обдумывая что-то. Потом говорит: