Журнал «Вокруг Света» №08 за 1988 год
Шрифт:
Но однажды я не получил от него телеграммы. А потом пришла последняя открытка, в которой Дасти писал, что его переводят служить в НАТО и, как офицер этой организации, он не может переписываться с жителями стран Варшавского Договора, просит не писать ему и сам больше писать не будет... «Но дружба наша не умрет никогда»,— закончил он.
Опять прошло много лет, и вдруг я снова получил большое письмо от Дасти. Письмо было из США. Дасти писал, что его перевели дослуживать годы до отставки в качестве преподавателя военного дела в университет штата Колорадо, то есть в Боулдер. Но я тогда почему-то не ответил, все дела, дела, проклятые дела,— и переписка наша прервалась.
И вот опять прошло много лет. И Дасти, милый Дасти, значит, по-прежнему в Боулдере и каким-то образом узнал о том, что я еду туда и встретит меня! Было от чего взволноваться.
Мы узнали друг друга. Дасти и я. Он худой, длинный, с усами, которых у него не было, я без усов, которые у меня были, когда мы вместе жили в Антарктике. Дасти сообщил мне, что ушел в отставку — одно время работал в нефтяном бизнесе, в какой-то канадской компании и вот уже пятнадцать месяцев как безработный. Правда, сейчас у Дасти есть дело. Его племянник купил недалеко от Боулдера, в горах, в красивом ущелье, огромный дом и большой участок земли вокруг него: склон ущелья, ручей, озеро перед запрудой. Он думал чуть-чуть отреставрировать дом и продать его с участком за большие деньги, много дороже, чем купил. Но времена изменились, ни у кого нет денег на такой дом, и дом ветшает. Поэтому Дасти как безработный (правда, он ездит еще на «бьюике») живет там, приводит дом в порядок. Он просил меня пожить у него в субботу и воскресенье, если, конечно, я буду свободен. Я согласился.
В субботу он мне предложил съездить на маленький аэродром-поле... полетать. Я удивился в душе, но не подал вида. Ехали мимо аккуратненьких домиков, прудов с огромными, такими «русскими» ивами. И небо было почти таким же, как в моей России. Почти, но не совсем. Ведь была суббота, нерабочий день, и то тут, то там, в небе видны были кажущиеся неподвижными, ярко окрашенные во всевозможные цвета воздушные шары — аэростаты. О, конечно, я знал уже об этом повальном увлечении Америки восьмидесятых годов. Создание тонких, прочных, легких оболочек и легких баллонов с горючим газом привело к революции в воздухоплавательной индустрии страны, и теперь за три тысячи долларов каждый может купить себе яркий тюк разноцветной тончайшей пленки. Если этот тюк развернуть на лужайке около дороги, он превратится в длинный огромный мешок с трубкой диаметром сантиметров десять. К этому тюку придается легкая квадратная плетеная, тоже из пластика, корзина, в которую могут влезть и стоять в ней человека три. Из корзины высовываются только плечи и головы людей. Когда я первый раз увидел такую корзину и людей на обочине дороги, а чуть в стороне расстеленную на земле яркую и длинную не наполненную еще оболочку аэростата, я, конечно же, попросил остановиться. Подойдя к корзине и людям, суетящимся около нее, увидел, что на метр выше корзины, приделанная крепко к ее верхнему краю, шипела негромко синим пламенем большая, похожая на примус горелка, а над ней, тоже укрепленный, широкий вход гибкой трубы, которая шла внутрь еще не надутого мешка — будущего шара. Шар этот, наполнившись горячим воздухом, поднимется сначала над землей сам, а потом поднимет корзину с пассажирами — папу и двух возбужденных детей лет тринадцати и десяти. Остальные несколько человек, похоже, друзья семьи, те, кто полетит позднее, привязывали к оболочке и корзине соединяющие их веревки, укладывали мешки с песком, чтобы сбрасывать их для быстрого подъема. Рядом стояли две машины, одна с прицепом — это на них приехала сюда полетать вся компания.
Мы ждали, пока надуется оболочка, поднимется над корзиной и станет рваться из рук тех, кто помогал. Потом они отпустили веревки, и под дружный, ликующий крик «Пошел!» громадный шар с людьми стал медленно уходить вверх и вбок от дороги. Старший из тех, кто остался на земле, уже говорил что-то в микрофон портативного радио. Все, кто остался на земле, прыгнули в машины и помчались куда-то, чтобы обогнать воздушных беглецов и ждать их прилета в условленном месте.
Чувство радости и веселья, помню, охватило и меня, когда я первый раз увидел все это. А потом... А потом даже голова заболела: «Ну почему, почему мы лишены всего этого?» Почему у нас нет таких аэростатов? А если и окажется такой, то на нем будет запрещено летать без разрешения. Да и как летать «семейным порядком», если у нас до сих пор запрещено, например, фотографировать с самолета, а значит, и с аэростата, хотя нашу землю снимают непрерывно с американских спутников, да так, что на фотографии можно увидеть чуть ли не знаки различия на погонах военного. Ведь невозможно же проверить — взял ли ты с собой фотоаппарат в такой полет...
Мы снова ехали с Дасти мимо аккуратных домиков и прудов с русскими ивами, и я снова слушал рассказ Дасти о том, как он ушел в отставку, думая, что вся Америка наперебой будет звать его к себе на работу. Но этого не случилось. И прежде чем он стал «ленд-меном» в нефтяной компании, то есть человеком, чья работа заключается в оформлении
документов на право бурения на нефть, Дасти был сначала несколько лет плотником, точнее, помощником плотника, который строил дома. Потом Дасти стал «сейл-меном» — помощником бродячего торговца. Он ездил по маленьким, вроде этой, дорогам, заходил к фермерам и предлагал купить масло для смазки машин и моторов. Зарплаты ему не платили, платили проценты, комиссионные с проданных масел. Но, по-видимому, Дасти был не очень хороший «сейл-мен».
— Я обрел очень много хороших друзей,— смеялся Дасти.— Все приглашали в гости, угощали, но почти никто не покупал масло. Заработка хватало только на бензин и кочевую жизнь. В доме ничего не оставалось.
Но зато знание фермеров и других людей земли помогло, когда Дасти поступил в нефтяную компанию. Оказалось, что перед каждым бурением на нефть компании проводят огромную работу, чтобы выяснить, кому точно принадлежат земля и недра в месте, где будет нефтяная вышка. Да-да, именно отдельно: «земля» — в смысле «поверхность», и «недра» — в смысле «под землей». Получалось, что в США не только земля, но и «под землей» часто принадлежат частным лицам. Более того, нередко земля принадлежит одному, а недра — другому владельцу. Ведь при образовании США землю раздавали вместе с недрами под ней, а потом вышел закон о том, что хозяин мог продать недра, оставив себе землю, или наоборот. При этом дело осложнялось тем, что владельцу недр надо было добраться к ним, не повредив землю. И появился еще закон, по которому владелец недр должен был при проникновении в недра минимально нарушать и портить поверхность, то есть землю, и должен был платить хозяину за порчу и использование ее. Всем этим занимался «ленд-мен» Дасти, занимался выяснением того, кому юридически, а не де-факто принадлежат недра и кому поверхность земли, чтобы нефтяная компания могла перед бурением заключить соответствующие договора с реальными, юридическими владельцами. Это надо было знать абсолютно точно, потому что, когда бурением обнаруживали нефть, цена земли и недр подскакивала в десятки раз. И если договор был заключен не с тем, кто реально, юридически является хозяином, а с кем-то другим, которого нефтяная компания ошибочно приняла за хозяина, то реальный хозяин мог потребовать с нефтяной компании огромные деньги в возмещение ущерба. А документов на некоторые участки, где собирались бурить, не было или они хранились у каких-нибудь наследников в других городах. Все это должен был выяснить и делать «ленд-мен» Дасти и делал, пока его не уволили.
Вот так, беседуя, мы добрались до маленького аэродромчика, на котором у ангара стояли странные, окрашенные во все цвета радуги самолетики. Некоторые из них напоминали ракетопланы из области научной фантастики, другие — аэропланы братьев Райт и капитана Можайского. К сожалению, того летчика, к кому мы ехали — хозяина двухместного самолета,— не оказалось на поле, а летать на его самолете самостоятельно, без приятеля Дасти — инструктора и хозяина, нам не разрешили. Хотя мы, даже я, были готовы. Ведь посадочная скорость этого самолетика всего двадцать пять километров в час — скорость велосипеда, и он требует для взлета и посадки всего двадцать метров. И его нельзя даже силой вогнать в штопор. Этим он напоминает наш старинный, любимый мной По-2, на котором я когда-то летал. Но главным его преимуществом для меня было то, что для полетов на нем не требовалось никаких прав, дипломов, ничего. Прослушай инструктаж, слетай с инструктором, заплати деньги — и лети.
Наше внимание отвлек странный летательный аппарат, который на большой скорости вдруг проехал мимо нас и остановился у ангара. Он только что сел. Обтекаемый колпак открылся. Из самолета вылез худой человечек без шлема, без парашюта, в ковбойке и стареньких брючках, подпоясанных тоненьким ремешком. Самолетик не имел того, что мы называем хвостом, зато у него было две пары совершенно одинаковых крыльев, одна пара впереди, другая — сзади. Человек подошел к самолету, поднял ту часть его, что лежала на земле, и поволок машину в ангар. Мы подошли ближе, Дасти заговорил с летчиком странного самолета, похожего на самоделку. Оказалось, что это и есть самоделка. И мы узнали, что хозяин, строитель и летчик, делает самолеты и летает на них уже много лет. Этот он построил год назад, купив за 200 долларов чертежи и подробную документацию у какой-то фирмы.
— Я жил в Англии, но переехал в Америку именно из-за этого...— рассказывал он.
— В Англии мне не разрешили бы летать на самолете, который еще не испытан официально. А здесь мне надо только сделать в кабине яркую надпись «экспериментальный», чтобы, если кто сядет в машину, знал, что она еще «дикая». И все. Остальное — бумаги — здесь формальность. Ах, какие машины мы тут строим! Авиационная индустрия, связанная официальными рамками безопасности и процедурой испытаний каждой машины, далеко позади того, что делаем мы. Пойдемте, я покажу...— И он повел нас в ангар, где стояли и лежали какие-то странные сооружения, каждое из которых, по утверждению летчика, летало, и летало хорошо. Мое внимание привлекли несколько почти одинаковых, уткнувшихся носами или хвостами в пол конструкций.
— А где же тогда переднее колесо? — спросил я неуверенно.
— Мы его убрали,— сказал летчик.— Машина такая легкая, с передним колесом она от ветра поднимает нос, опрокидывается и ломает винт...
На следующий день, в воскресенье Дасти возил меня в горы, в главный город Золотой лихорадки середины прошлого века — Сентрал-сити. Маленький городок с салунами «типа 1860 года», с надписями при входе в бары: «Все огнестрельное оружие должно быть сдано на хранение бармену». Но тронуло больше всего старинное кладбище: нечастые ряды небольших замшелых выщербленных плит с такими странными, «не нашими», надписями: «Анджела, жена Френка Эберхарта, умерла 19 апреля 1895 года. Дожила до 26 лет. Ушла слишком рано». Или: «Питер О"Келли. Убит 24 апреля 1882 г. Дожил до 57 лет. Уроженец Корнелла, Англия». Или: «Сын Д. Д. и Марии Хани. Декабрь 1907 г.— февраль 1909 г. Ушел, но не забыт». Как, наверное, было тяжело умирать, да и хоронить всем этим людям, забравшимся так далеко от мест, где они выросли и родились. Да и расположено кладбище как-то до жалости одиноко. Представьте себе неширокую долину, окруженную со всех сторон безлесными холмами, а за ними — еще холмы. Со всех сторон, еще дальше — Скалистые горы, а еще дальше там и сям блестит снег, холодные вершины в голубом небе, кристально чистый холодный воздух трех тысяч метров над уровнем моря.