Журнал «Вокруг Света» №09 за 1978 год
Шрифт:
Я узнал, что станция была основана в 1941 году. «На мачте, — читал я, — была укреплена металлическая пластинка с именами первых работников...» С сорок первого каждый год сюда «забрасывали» на собаках, тракторе или вездеходе трех — реже двух — человек. Они оставались здесь с мая по октябрь, ведя круглосуточные синоптические, гидрологические и ледовые наблюдения.
Дом был построен сравнительно недавно. До этого «летовщики» ютились в маленьком балке на полозьях, спали на тесных нарах, работали на одном столе, тут же и ели, сами пекли хлеб, отапливали жилище железной печкой — от нее бросало то в жар, то в холод... Бессонные ночи на краю света, отрыв от близких, болезни,
Кто эти люди, где они теперь? Основные архивы, видимо, хранятся на полярной станции в бухте Роджерса или в Певекском радиометцентре. В бумагах, которые сохранились в доме, я нашел только несколько фамилий: Чернов, Клейменов, Лазарев, Васькин, Сиротин, Чебуров... Некоторых из этих людей я знал, они и сейчас работают на разных полярных станциях. А остальные? За все время существования выносной их было около ста человек.
Одно короткое слово — выносная. И папка отчетов. А надо бы сохранить память о тех, кто работал здесь, и не просто помнить, а может, записать на металле и укрепить на мачте, как это было задумано в сорок первом: «Здесь с 1941 по 1973 год работала выносная полярная станция Главсевморпути».
В двух километрах от домика выносной — коса, на которой залегают моржи. Была надежда, что мы застанем их выход на берег.
Первых моржей встретили еще по дороге, в бухте Сомнительной. Одно стадо паслось в воде, другое грелось на льдинах. Одна такая льдина оказалась совсем близко, и моржи во главе с великаном вожаком, поплюхавшись в воду, устремились к нам. Пришлось прибавить скорость...
Осматриваем пустующее лежбище. Оно завалено полусгнившими моржовыми тушами. Трупы зверей остаются здесь после каждой залежки. Моржи лежат плотно, иногда в два-три слоя, устраивают побоища и, бывает, давят больных, слабых и малышей. Так что есть какой-то процент естественной гибели. Но гораздо больше жертв остается, если моржей потревожат. В прошлом не раз случалось, что ледовый разведчик потехи ради проходил над лежбищем на бреющем полете, и тогда моржи в панике устремлялись в воду, давя и калеча друг друга.
До последнего времени поголовье моржа неуклонно сокращалось. Только сейчас в результате принятых мер (в СССР государственный промысел моржа запрещен с 1956 года, запрет введен также в США, Канаде и Норвегии) удалось стабилизировать численность зверя. Есть даже сведения, что она начала расти.
Раньше и теперь. Охота и охрана. Никто сейчас без специального разрешения не может посетить лежбище, охраняются также прибрежные воды. Так что за судьбу лежбища можно быть спокойным.
В один из последующих дней мы с Женей Кузнецовым вновь отправились на косу. И встретили там... хозяев. Большой морж с желтыми неровными клыками грелся на песке. Учуяв нас, он поднял голову и недовольно рявкнул. Другой спал на отмели, выставив из воды бурую морщинистую спину.
Мыс Фомы расположен к северу от Блоссома, километрах в двадцати пяти. Он маячил на горизонте черным уступом, горел и плавился на солнце. Мы решили добраться до него, знали, что на нем есть большой, совсем не изученный птичий базар. Кроме того, возле мыса, на склоне горы Томас, по предположениям, когда-то жили... онкилоны. Те самые легендарные онкилоны, которым посвятил свою знаменитую книгу «Земля Санникова» Владимир Обручев. Те онкилоны, которых давно уже нет, и неизвестно, куда они делись.
По преданию, когда-то онкилонов было больше, чем звезд на небе, чем птиц на
Темной ночью последние онкилоны спустились на ремнях с отвесных скал Ир-Кайпи и «на пятнадцати байдарах убежали в незнакомую землю, в ясные солнечные дни видную с мыса Якан».
Так гласят легенды. А что говорят ученые? У них нет единого мнения на этот счет. Однако они в основном сходятся на том, что онкилоны — это древнеэскимосское племя, исчезнувшее до середины XVII века, и что само название «онкилоны» происходит от чукотского «анкальыт», что значит «береговой житель». На Ир-Кайпи (сейчас мыс Кожевникова) в разное время вели раскопки Норденшельд, Нордквист и магаданский археолог Н. Н. Диков. Были найдены остатки поселения и множество вещей, принадлежащих онкилонам. Но куда отправились те самые пятнадцать байдар и что с ними стало? С мыса Якан «в ясные солнечные дни» видна только одна земля — остров Врангеля. Стало быть, онкилоны ушли туда?
Имелась ниточка, следуя за которой можно было бы распутать клубок. В Москве, в Мерзляковском переулке, живет геолог Леонид Васильевич Громов. Известный ученый, участник войны, заслуженный человек. В свое время он проводил изыскания на острове Врангеля. В одну из встреч с Леонидом Васильевичем мы заговорили об онкилонах.
— В тридцать седьмом году, — вспоминал он, — добрался я до Блоссома. Там в это время охотился эскимос Айнафак. Он говорит: «Начальник, я землянку нашел». — «Какую землянку?» — «Старую, — говорит, — наверно, эскимосскую». Чудит, думаю, человек. Ну, какая старая землянка на Врангеле? Здесь и люди-то поселились лет десять с небольшим.
Утром повез он меня на мыс Фомы. Там свернули в тундру и действительно наткнулись на остатки какого-то полуподземного жилья. Ровная площадка, из мха куски бревен торчат — полусгнившие, трухлявые. Копнули мы их. Вещи стали попадаться: наконечник копья из моржового клыка, лопатка весла, кости животных, костяной гарпун. Одним словом, правду Айнафак сказал: землянка древняя, по типу эскимосских нынлю. И еще одна загадка. Нашел я там бусинку. Голубого цвета... А ведь бусы — привозной для Чукотки предмет, туда бусы попали, по всей вероятности, только с приходом русских. Так кто же обитал в этой землянке? Может быть, онкилоны?
— А где теперь ваши находки? — спросил я.
— Не знаю. Тогда же сдал их на полярную станцию. Вскоре я уехал в Москву и по свежим следам напечатал статью об этом в «Проблемах Арктики». Потом война, после войны — новые дела. Я часто вспоминал о голубой бусинке, да руки все не доходили. Не знаю, куда она теперь закатилась. Ищите, может, обрящете...
Я припомнил этот разговор с Громовым, когда мы обошли Блоссом и по широкой полосе чистой воды добрались до Фомы. Мыс этот, сложенный из наклонных слоев аспидно-черных сланцев, вблизи еще более красив, чем издалека. Но — увы! — птичий базар на нем уже распался, и одни только беринговы бакланы, поводя хохлатыми головами на длинных шеях, встречали нас.