Журнал «Вокруг Света» №09 за 1990 год
Шрифт:
Спутники мои, почувствовав мою озабоченность, поинтересовались, в чем причина. Я не стал скрывать.
— Это что за бетель такой? — поинтересовался Паша Князев, овощевод из-под Астрахани.
Я, как мог, описал, добавив, что на юге Индии его называют «пан». От жевания бетеля, добавил я, «слюна во рту приобретает кроваво-красный цвет».
— Это не от него тут все тротуары красным заплеваны? — спросил Паша.— А я-то думаю, что это они все кровью плюют...
Тут-то и оказалось, что все (прописью: ВСЕ) мои спутники наблюдали, как южные люди, пожевав что-то, купленное с уличного лотка, с блаженным видом пускают изо рта пурпурную струю, да как еще далеко! Так соревнуются у нас мальчишки в начальных классах. А лотки эти повсюду, стоит только выйти в город. Мои друзья, не ведая о своем пребывании «в зоне интенсивного потребления», заметили сам факт «потребления» уже давно.
Доктор Виноградов отнесся к моей идее скептически.
— Вы себе здешнюю уличную гигиену представляете? Вам амебной дизентерии не
Я долго уговаривал его, объясняя, что для этнографа питания не попробовать пищевой продукт — это все равно, что эпидемиологу не проверить на себе действие вакцины. Я привел в пример Пастера. Доктор сдался.
— Но только,— предупредил он,— под моим наблюдением.
Утром следующего дня в сопровождении доктора и переводчицы Правати я вышел из гостиницы, чтобы приступить к полевым исследованиям. Доктор попросил Правати показать наиболее надежного с точки зрения гигиены торговца паном. Правати охотно согласилась, тем более, что ей самой редко доводилось лакомиться паном. В детстве запрещала мама, а теперь — свекровь. Обе не верили в чистоту рук торговцев, и обеим жевание бетеля представлялось вульгарно-простонародным.
Торговцы паном сидели тут же, на автобусной остановке неподалеку от Барма-базара. На низеньких столиках перед ними толпились банки, баночки и коробки с яркими разноцветными порошками и пастами. Господи, сколько раз я видел этих коммерсантов, но принимал их за уличных художников или продавцов специй. На табуретках рядом со столиком лежали стопки нарезанных большими квадратами листьев. Это и был сам бетель.
Обойдя несколько столиков, Правати остановилась у одного и произнесла короткую фразу. Торговец, оценив нас взглядом специалиста, перебрал листы в стопке, посмотрел на свет, остался качеством доволен и расстелил лист на столике. Оттопырил большой палец с угольно-черной подушечкой, слегка примерился, словно художник, раздумывающий перед первым мазком, и, запустив палец в баночку, нанес первый штрих — ярко-красный. Стремительно вытер палец о тряпицу, висящую сбоку столика («Не смотрите на тряпку!» — отчаянно крикнул доктор Виноградов) и запустил палец в следующую банку. Всего этих банок и коробок оказалось штук восемь. Поверхность листа, покрытая мазками, на глазах становилась похожей на палитру. Ложечкой торговец полил лист коричневым сиропом, потом медом, положил сухофруктов и, примерившись, приляпал сверху листок сусального серебра. Свернул все голубцом и протянул мне. Второй голубец он протянул Правати. Мы улыбнулись друг другу, а продавед улыбнулся нам. Я еще чуть помедлил и — сунул голубец в рот. То же сделала Правати.
— Серебро бактерицидно. Жуй те! — скомандовал доктор.
Рот немедленно наполнился сладкой и обильной слюной.
— Жуйте, жуйте,— сказала Правати,— немножко можно сглотнуть, остальное сплевывайте. Ох, не видит меня свекровь...
Все остальное полностью совпадало с данными литературных источников, и хотя это было приятно, крошечный червячок продолжал грызть меня. Не увидеть в упор то, что бросалось в глаза!
Но в целом настроение было превосходным: пан попробован, «интенсивность потребления» подтвердилась, и в просвещенной компании я вполне смогу доложить об органолептике потребления бетеля.
Мы завернули за угол и оказались на Барма-базаре — нескончаемом ряду сросшихся боками лавочек размером и глубиной с платяной шкаф.
Среди всего этого неспешно двигалась густая толпа, и свободного места не оставалось совершенно.
Оставалось купить несколько недорогих сувениров, и торопиться нам было некуда, тем более что выбор был широкий. Обстоятельно рассматривали мы статуэтки, тарелочки, брелоки, не вступая, однако, в торг. Это было добровольной обязанностью Правати, которая, конечно же, знала быт и нравы восточного базара гораздо лучше нас.
Доктора что-то заинтересовало, и Правати осведомилась о цене. Раз-; говор шел по-английски и потому был понятен:
— Сколько стоит?
— Вас интересует настоящая цена?
— Нет, последняя.
— Мисс, это — самая последняя!
Продавец, пожилой мужчина в европейском платье и вязаной белой ермолке, вел торг без суетливости. Что-то мне напоминала его вязаная ермолка... Что? И я спросил нарочито спокойно:
— Правати, а почему вы говорите с ним по-английски?
— Но я же не знаю тамильского!
— А вы говорите на малаялам.
— А почему вы думаете, что он понимает малаялам?
— Да потому, что на нем шапочка, «которую носят керальские мусульмане — мопла»!
Правати недоверчиво посмотрела на меня. Во взгляде ее читалось: «Вы еще мне будете объяснять!», но, обернувшись к продавцу в ермолке, она что-то неуверенно сказала. В ответ последовал такой радостный, громкий и стремительный ответ, что у меня отлегло от сердца.
Это был момент истинного торжества книжного знания...
Лев Минц Бомбей — Тривандрам — Мадрас
Мацумото, наши соседи
Семейный портрет с вариациями Наши постоянные читатели, очевидно, помнят помещенную в 5-м номере журнала за этот год зарисовку «Волшебный фонарь». В ней рассказывалось
В том, что семья — важнейшая ячейка общества, убеждать никого не надо, это вроде бы все знают, «Покой в семье, покой в Поднебесной»,— говорили древние китайцы, сосредоточенные, как всегда, на своей империи, но смысл этих слов общечеловеческий. Гораздо меньше известно, что семьи бывают разные. Мы не имеем в виду разницу между счастливыми и несчастливыми семьями. И классическую формулу Толстого «все счастливые семьи похожи друг на друга...» можем лишь уточнить: все счастливые русские семьи похожи, как похожи английские, китайские, берберские — и так далее. Семья — хранитель национальной самобытности. Именно в семье дети получают обширную и растворенную в самой жизни информацию обо всем: от взаимоотношений между поколениями до организации праздничного стола. И будничного тоже. Постараемся немного пояснить. В русской, например, семье дети говорят родителям «ты», а в украинской — «вы». И, услышав в совершенно обрусевшей семье: «Вы, мама, куда идете?» — можно безошибочно определить, что родители родом с Украины. Мелочь, казалось бы. Да, но в этой мелочи — крупица национальной самобытности. А возьмите праздничный стол. В будние дни люди питаются — у нас по крайней мере — в общем-то одинаково. Но есть некоторый набор блюд, без которых праздник — не праздник, причем у каждого народа эти блюда свои. И даже гостей сажают по-разному, в зависимости от того, какое место наиболее почетно. «Что ж тут особенного? — скажете вы.— Гак ведь у всех». Присмотритесь повнимательнее, и вы увидите — нет, не у всех. Л именно у вас, у вашего народа, в вашей семье. И это может стать интересным для всех. Напишите нам об обычаях и семейных обрядах, о праздниках и буднях. При этом мы обращаемся не только к представителям малочисленных народов, узнать о жизни которых будет полезно и поучительно всем. Семейные обычаи русского народа тоже очень интересны (а теперь, может быть, и менее известны, чем быт иных народов). Мы приглашаем писать всех. Нас интересует и деревенский семейный быт, и городской, и дворянский, и мещанский. Мы постараемся помочь вам в том, чтобы сделать это поучительным и занимательным чтением для наших читателей. Если у вас есть фотографии из семейных альбомов, если вы помните истории из жизни тех, кто на них изображен, можете смело их нам присылать. Словом, мы хотим — с вашей помощью — регулярно вести тему «Семья» в будущем году. А сегодня запускаем пробный шар и ждем ваших откликов. Итак, познакомьтесь, пожалуйста, с семьей Мацумото.
Однажды в электричке, мчавшейся из Токио в один из многочисленных пригородов японской столицы, я познакомился с госпожой Мацумото. Неторопливо проходя по вагону в поисках свободного места, она заметила, что я читаю русскую книгу, и, смущенно улыбнувшись, поздоровалась со мною по-русски.
Я встал и уступил ей место, чему она была несказанно рада, хотя и долго отнекивалась, прежде чем сесть, потому что уступать места женщинам здесь не принято.