Журнал «Вокруг Света» №11 за 1975 год
Шрифт:
С его помощью я снял с себя одежду, вернее, не снял, а разрезал по кускам. Шерсть на свитере смерзлась, тело под ним было белое, обмороженное. Я выскочил из чума и стал растирать себя снегом.
Тем временем в чуме приготовили обед. Старик позвал меня. Я выпил кружку горячего чаю, съел кусок оленины — и вдруг почувствовал сильную боль в ногах. К вечеру большие пальцы вздулись, вместо них — синие шары. Боль не утихала. Я опасался гангрены и решил сделать операцию.
В чуме некуда было спрятаться от настороженных глаз. Пришлось ампутировать обмороженные пальцы на виду у всех. Я обрезал ножом распухшую массу, снял ее, как чулок, вместе с ногтем. Рану смочил глицерином (я
Потом, когда операция закончилась и женщины вернулись в чум, я поинтересовался, что такое «Кели». Старик объяснил, что это черт-людоед. «Ты, — говорит, — режешь сам себя и не плачешь. А это только черт так может!»
Меня уже принимали за черта в Средней Азии. В Душанбе в мае 1929 года я зашел в редакцию местной газеты с просьбой перевести на таджикский язык надпись на нарукавной повязке: «Путешественник на велосипеде Глеб Травин». Редактор смутился, не зная, как перевести слово «велосипед». Велосипедов тогда почти не было в тех краях, и это слово мало кто понимал. В конце концов велосипед перевели как шайтан-арба — «чертова телега».
В Самарканде напечатали другую нарукавную повязку — на узбекском языке. А перевод шайтан-арба так и оставили. Не нашлось более подходящего слова для велосипеда и на туркменском языке. Из Ашхабада в пески Каракумов я также отправился на «чертовой телеге».
В связях с нечистой силой меня подозревали и в Карелии. Там сплошные озера, а я проехал их напрямик по первому ноябрьскому льду. До этого у меня уже был опыт такого передвижения. На Байкале смотритель маяка подсказал, что зимой в Сибири удобнее всего ездить по льду. По его совету я пересек на велосипеде замерзший Байкал, а затем пробирался сквозь тайгу по скованным морозами руслам рек. Так что замерзшие озера в Карелии не были преградой. Скорее преградой был слух, будто едет по озерам на диковинном звере диковинный человек с железным обручем на голове. За обруч принимали лакированный ремешок, которым я повязывал длинные волосы, чтобы они не спадали на глаза. Я дал обет самому себе не стричь волосы, пока не закончу свое путешествие.
Слух о диковинном человеке на велосипеде дошел в Мурманск раньше меня. Когда я въехал на окраину города, меня остановил какой-то человек в валенках. Он оказался врачом по фамилии Андрусенко. Старожил Севера, он ни в каких чертей не верил, но то, что слышал обо мне, считал сверхъестественным. Врач потрогал мою меховую куртку, ботинки, а потом попросил разрешения обследовать меня. Я согласился. Он пощупал пульс, послушал легкие, постучал по спине и по груди и удовлетворенно сказал:
— У тебя, брат, здоровья хватит на два века!
Сохранилась фотография этой встречи. Я порой с улыбкой разглядываю ее: врач-атеист — и тот не сразу поверил, что я просто хорошо тренированный человек, увлеченный необыкновенной мечтой! Да, прав Альберт Эйнштейн: «Предрассудок труднее расщепить, чем атом!»
Три моих любимых героя — Фауст, Одиссей, Дон-Кихот. Фауст пленил меня своей ненасытной жаждой познания. Одиссей прекрасно выдерживает удары судьбы. У Дон-Кихота была возвышенная идея бескорыстного служения красоте и справедливости. Все трое воплощают в себе вызов общепринятым нормам и представлениям. Все трое давали мне силы в трудные минуты, потому что, отправившись в Арктику на велосипеде, такой вызов общеизвестному бросил и я.
Непривычное пугает и человека и зверя. Когда я пробирался по уссурийской тайге, моего велосипеда испугался... тигр! Зверь дол. о преследовал меня, прячась в кустах, грозно рычал, трещал сучьями, но так и не отважился напасть. Никогда тигр не видел такого странного зверя «на колесах» и предпочел воздержаться от агрессивных действий. У меня же тогда даже не было с собой ружья.
В дальнейшем я не раз убеждался, что все звери — в тайге ли, пустыне или тундре — остерегались нападать на меня именно из-за велосипеда. Их отпугивала его яркая красная окраска, блестящие никелированные спицы, масляный фонарь и трепещущий на ветру флажок. Велосипед был моим надежным телохранителем.
Страх перед непривычным инстинктивен. Я сам испытал его не раз во время путешествия. Особенно страшным для меня был день, когда я ушел из чума после операции. Я с трудом переставлял налитые болью ноги и был так слаб, что на меня осмелился напасть голодный песец. Это хитрый, злой зверек. Он обычно остерегается нападать на людей, а тут стал хватать за торбаса, которые подарил мне старик ненец. Я упал в снег, песец набросился со спины. Скинул его с себя, метнул нож. Но песец верткий, попасть в него нелегко. Стал доставать нож из сугроба — песец впился в руку, укусил. Все же я его перехитрил. Потянулся снова за ножом левой рукой, песец метнулся к ней, а я его правой — за шиворот.
Шкура этого песца потом путешествовала со мной до Чукотки. Я закутывал ею горло вместо шарфа. Но мысль о нападении песца еще долго преследовала, как кошмар. Я мучился сомнениями: уж не бешеный ли этот песец? Ведь они никогда не нападают на человека в одиночку! Или и вправду я так слаб, что песец избрал меня своей добычей? Как же тогда тягаться с ледовой стихией?
Я подготовил себя к путешествию только с расчетом на свои силы. Помощь со стороны оказывалась для меня просто помехой. Особенно остро я это почувствовал на борту ледокола «Ленин», затертого льдами у Новой Земли в Карском море. Ледовая обстановка в июле 1930 года была очень суровая. Путь к устью Енисея, куда ледокол вел целый караван советских и зарубежных судов за лесом, был закрыт льдами. Узнав об этом, я взял на фактории острова Вайгач старую лодку, отремонтировал ее, поставил парус и отправился с врачом и еще двумя попутчиками к месту «заточения» ледокола. Дойдя до ледовых полей, мы высадились из лодки и добрались до борта корабля пешком... Часть пути все же удалось проехать на велосипеде.
Потом во время пресс-конференции, которую капитан ледокола устроил в кают-компании, я сообщил, что Глеб Травин не первый велосипедист в полярных широтах. Велосипед был на вооружении последней экспедиции Роберта Скотта к Южному полюсу в 1910—1912 годах. Его использовали для прогулок на главной базе экспедиции в Антарктиде.
Я рассказал, что путешествую на велосипеде вдоль границ СССР с сентября 1928 года. Начал с Камчатки, проехал Дальний Восток, Сибирь, Среднюю Азию, Крым, среднюю полосу, Карелию. И вот теперь собираюсь добраться до Чукотки.
Рассказал я и о подготовке к этому путешествию. Началась она 24 мая 1923 года, когда до Пскова добрался голландский велосипедист Адольф де Грута, объехавший почти всю Европу.
«Голландец может, — подумалось тогда, — а я разве не могу?» С этого вопроса и зародился во мне интерес к сверхдальним рейсам.
На подготовку ушло пять с половиной лет. За это время я наездил тысячи километров на велосипеде у себя на Псковщине, причем ездил в любую погоду и по любым дорогам. Отец-лесник еще в детстве научил меня находить еду и ночлег в лесу и в поле, научил питаться сырым мясом. Эти навыки я стремился еще больше развивать в себе.