Журнал «Вокруг Света» №12 за 1977 год
Шрифт:
...Но, сидя в доме мара-акаме Хиларио, Кеннет Вуд и не предполагал, что у него состоится разговор с учителем Мариано Перейдой. Пока же его больше интересовала техника «установления устойчивой двусторонней связи с небожителями», и поэтому он задал колдуну довольно каверзный, с его точки зрения, вопрос:
— Скажите, мара-акаме, что нужно, чтобы общаться с богами?
Хиларио ничуть не смутился. Подумав минуту-другую, он разразился пространным монологом. Из него было ясно, что для общения с богами избраннику предстоят долгие годы ученичества у наиболее достойных представителей шаманской профессии, в течение которых много времени уделяется изучению вичольской истории и традиций, лечению болезней,
Чтобы приезжий тейвариси лучше уяснил, что имеется в виду, мара-акаме стал одну за другой расстегивать висевшие на пояске вязаные цветные сумочки и доставать из них различные «магические предметы». На свет божий появились восковые свечи, за ними осколки зеркала, кусочки горного хрусталя и высушенная голова ястреба, потом запасное «волшебное окно» и, наконец, мувиери — священный жезл, обвитый яркой, разноцветной шерстью, с прикрепленными на конце птичьими перьями. Это, как подчеркнул Хиларио, самая существенная «деталь» для «ясновиденья». Он извлек еще и оленьи рожки, погремушки гремучей змеи и коробочку с каким-то порошком. После этого мара-акаме взял мувиери в правую руку и начал легко и быстро покачивать его до тех пор, пока опавшие перья не поднялись наподобие метельчатой антенны.
— Мара-акаме, а если боги не одобрят строительство школ в стране вичолов? — задал Вуд последний «коварный» вопрос.
Старик задумался надолго:
— Наши боги заботятся о нас: Татевари спасает от стужи, Накаве поит водой наши поля, Тавесикуа оберегает от злых духов. Но у них много всяких дел, они просто не могут уследить за всем. И нет ничего плохого, если и мы, вичолы, и «люди снизу» стараемся сами помочь себе. Раз камни с гор не заваливают дороги, которые строят люди, значит, это угодно богам. Если мара-акаме, которые приходят к нам в горы снизу, умеют своими мувиери отгонять злых духов от наших быков, это тоже угодно богам. И когда в наши киекари придут «живая вода» и «внуки Солнца» (старик колдун явно имел в виду водопровод, питающийся артезианскими скважинами, и электричество, хотя соответствующие проекты, как информировали журналиста в Телике, находятся еще в стадии разработки), — это будет значить, что их прислали вичолам Тавесикуа и Накаве.
И потом, — задумчиво закончил Хиларио, — разве можно остановить ветер? У молодых молодые мысли. Когда они станут старше, им придется решать, как жить вичолам...
По материалам иностранной печати подготовил С. Барсов
Николай Коротеев. Женьшеневая поляна
Вася открыл глаза и увидел: лист ильма мягко и мерно покачивается на расстоянии вытянутой руки от его лица. Темно-зеленый острозубый листок казался выбитым из металла. Он все еще качался, когда на зазубрине его стала созревать капля росы. Вдруг на ней, точно на крошечном телеэкране, появились странно вытянутые по низу полумесяца дальние сопки; посредине же тлела искра нежной розовой зари.
Капля наливалась. Она была уже не полумесяцем, а почти полной луной. По бокам в ней отразились ближние кусты и деревья.
Строгое выдалось утро, студеное. Вася продрог под ватником; бок ощущал волглую сырость земли. Но ногам, обутым в олочи, куда дед насовал шелковистой сухой травы — улы, — было совсем тепло, озябли лишь коленки.
Подниматься не хотелось. В сердце играли тихая радость и покой, который приходит после достижения цели. Нашли-таки они с дедом Серафимом женьшень. Какой-никакой, но нашли. А уж и намаялись они, «обламывая», как говорил старик, крутенькие бока сопок. Уж было к дому повернули, не надеясь на удачу.
Каждый вечер, ложась у костра на полувытертую от долгих ночевок барсучью шкурку, дед, костистый, заросший бородой до глаз, «охохохал» долго и натужно:
— Пропал, совсем пропал корешок, охо-хох... Надо же, три недели, охо-хох-хо, бродим и хоть бы... охо-хох, одни обманки. То те бузина, то кака друга ягода... охо-хох...
— Так ведь реликт... — утешал его Вася. — Древность и редкость.
— Помолчал бы ты, внучок, — сводил кустистые брови старик. — Мы ведь не за деньгами, за здоровьем для твоего брательника старшего пришли. Мог бы таежный лесовик и расщедриться.
...Капля росы, которую Вася потерял на мгновение из виду, шлепнулась ему на щеку. Была она холодна, как льдинка. Вася сел на листвяной пахучей подстилке, и от этого движения утро показалось еще промозглее. Паренек передернул плечами, под ватником, встал на ноги.
И ему открылся мир прекраснее, чем крохотное отражение в капле.
Место, где уже ввечеру они с дедом Серафимом нашли корешок, было на пологом юго-восточном склоне гольца. Отсюда словно распахивался широченный экран в саму тайгу. Каждое дерево, даже далекое, представало само по себе. Стремительно, светлея стволами, вздымались из чащи тополя и серебристые кроны маньчжурского ореха. Кедры, пластая в воздухе свой сквозные вершины, царствовали над всей массой широколистых кленов и ильмов. А на пестрых от разнотравья полянках, словно отгоняя от себя всех, в гордом одиночестве торчали круглые, будто подстриженное, толстоствольные великаны бархатного дерева.
Сон окончательно отлетел. «А корешок мы все-таки нашли, — мелькнула мысль. — Вот он!» И Вася посмотрел на клочок перегноя, очищенного еще вчера от травы. Посреди него поднимался бледный стебель с розетками пятипалых листьев, похожих на растопыренную пятерню человека.
— Смотри-ка, дед, кругом трава, мокрая от росы, а листья женьшеня сухи.
— Так оно и должно быть. Настоящий корешок — не обманка. Не смачивает вода его листьев.
Дед, «охохохая», тоже сел.
— Спозаранку разбудил нас холодок. Ничего — день длиннее будет. К вечеру, может, и выкопаем красавца. Кору с кедра срежем, Лубянку смастерим, мху в нее положим и закроем, как конверт. Займись-ка костром, внучок. Чайком побалуемся — да за дело. А ты глазастый. Я чуть было не прошел мимо ягодок. Мне их из за дудника и не разглядеть.
Вася промолчал, извиняя деду незаслуженные похвалы в свою честь. Если Вася и заметил ярко-алую розетку-венчик, сверкнувшую среди зелени и пестроты прошлогодней опавшей листвы, то, пожалуй, только потому, что дед Серафим сдержал шаг и замер с длинным посохом в руках, посохом, которым он, как и Вася, три долгих недели от света до темноты раздвигал таежную траву, поднимавшуюся выше пояса.
Быстро собрав, валежник, Вася запалил костер. Дым во влажном воздухе был белым, а огонь ленивым. Кора в бледном пламени корежилась нехотя.
— Сначала-то я тебя в охотку взял, — продолжал меж тем приговаривать дед Серафим. — А потом даже пожалел: корня нет, а тебе домой пора. В школу иначе опоздал бы: Слышишь, Васек?
— Слышу. Еще пять дней осталось. А отсюда напрямки не боле дня ходу до поселка.
— Это тебе легко говорить, охо-хох...
«Охохохал» Серафим старательно, но не очень серьезно. Как он сам однажды сказал внучонку, «чтоб лишние болезни отогнать». «Болезнь что зверь, — философствовал дед, — она здорового ищет, а на хвором чем ей поживиться?»