Журнал «Вокруг Света» №12 за 1977 год
Шрифт:
Причину пожара вскоре установили. Лето было сухое, на болоте, не затихая, горел торф. Возможно, ветер занес искру на соломенную крышу нашей хатенки, что стояла на самом краю болота.
Наш новый дом отец построил под высокой березой, той самой, что открыла мне все четыре стороны родного края. Береза теперь уже старая, выше не растет, с нее нельзя увидеть больше. Но и так заметно, что деревню больше не давит болото. Горек стоит на краю неоглядного поля. В поле дымят два завода по изготовлению травяной муки. К ним по бывшим топям проложены дороги. С грохотом пылят самосвалы, увозящие с заводов мешки с питательной травяной мукой. Самосвалы везут и зерно, взращенное на былых топях, везут картошку, сахарную свеклу, сено. И я
Я пытаюсь отогнать розовые воспоминания прошлого, заставить вспомнить себя, что то детство было трудное, голодное, суровое и что достаток к нам пришел позже, пришел именно с машинами. Но тут же на эту мысль набегает другая: жить сиюминутным прибавлением достатка нельзя, надо заглядывать далеко вперед и думать о том, каким будет детство наших детей, внуков и правнуков...
Одно из нетронутых мест в Белоруссии — Припятский государственный ландшафтно-гидрологический заповедник. И сердце мое стремится туда: там, я знаю, учатся понимать природу, чтобы уберечь ее.
Шум листьев, свист ветра, шелест дождя, пение птиц — не из этих ли звуков, знакомых и понятных нам с детства, складывается язык природы? Им она выражает свои печали и радости, или таковые чувства ей вовсе неведомы? Два полярных состояния природы — ее жизнь и смерть — мы понимаем потому, что они видны глазу, слышны уху. Жизнь — это краски и трепет листьев, полноводные реки, зеленые берега... Смерть — скрюченные черные ветви, голые, как телеграфные столбы, деревья. Но ведь не сразу, не вдруг усохла березовая роща за моей деревней, небеспричинно обмелела речка Винец. Почему же мы не услышали стона березовой рощи? Потому, верно, что не знаем ее языка...
Сегодня мы идем «разговаривать» с дубом. Вернее, со многими дубами сразу. Они стоят вокруг дальнего озера Карасино, стоят и падают от ветра, от старости; усыхают или вдруг прекращают рост, в то время как другие, их соседи, становятся выше, выше; одни идут прямо в небо, как стрелы, другие — бесформенным узловатым винтом; одни живут сто, другие триста и четыреста лет. Почему такие разные судьбы?
Мы идем к деревьям именно с этим вопросом. Нужно торопиться: в Белоруссии мало осталось дубов, разве только знаменитые полесские дубравы. Здесь, у озера Карасино, экскаваторов пока не слышно — не слышно человеческому уху, но их приближение, возможно, уже чуют дуб, береза и осина, чувствуют своими корнями, ищущими в земле потерянную влагу, ощущают своими листьями...
Мы идем почти час, а дубраве нет конца. Дубы стоят не густо, среди них светло и празднично. Кепка валится с головы, когда любуешься тридцатиметровым живым великаном в два-три обхвата толщиной. Лесник Владимир Григорьевич Кадолич при этом присказывает: «Дуб любит расти в шубе, но с открытой головой». Действительно, выше не поднимается ни одно дерево, «голова» дуба забирает все полесское солнце. До «пояса» дубы одеты в плотную шубу подлеска: «шуба» полным-полна комариного звона.
А вот и дубы, ради которых мы идем. Они молчат. Приложите ухо к стволу сосны — почувствуете упругую дрожь, услышите шум и звон ветра. Слушать ствол тридцатиметрового дуба — все равно что слушать камень — ни звука, ни шороха. Но этот «камень» — живой, он чувствует, если вдруг уйдет вода или, наоборот, нагрянет многолетнее затопление. Чувствует и реагирует по-своему, но никогда не скажет об этом людям, не пожалуется, умрет тихо и гордо. Голос дуба мы должны понять умом, если до сих пор не научились понимать сердцем, вывести математическим путем, проанализировав итоги многолетних
Научный сотрудник Илья Александрович Солонович внимательно осматривает и обмеряет своих подопытных великанов. На каждом дубе несмываемой краской нанесены цифры: номер дерева, диаметр ствола, дата. Наблюдения рассчитаны не на один год. На стационарной опытной площадке устроен смотровой колодец, что позволяет регулярно замерять уровень грунтовых вод. Сопоставление и анализ многочисленных и многолетних данных (диаметр, интенсивность роста, общий прирост на площади, естественное отмирание, уровень грунтовых вод) помогут расшифровать язык дерева, услышать его рассказ о своей жизни. Данные, полученные в заповеднике, можно будет сравнить с результатами опытов, проводимых за пределами заповедника, в зонах интенсивной мелиорации. И тогда мы узнаем, как влияет она на гидрологический режим края, на продуктивность леса, луга, поля. Определить это можно только методом сравнительного анализа, систематически наблюдая природу в заповеднике и вне его, там, где сотни корчевателей, бульдозеров, кусторезов наступают на «непрактичные» полесские ландшафты, изменяют их и приспосабливают к нуждам человека. Надо бы остановиться и прислушаться, остановиться и разобраться — как дышит природа в заповеднике, насыщенном болотами, и как на берегу мелиоративного канала где-нибудь под Пинском или Мозырем, Речицей или Туровом...
Остановиться и прислушаться... Но это так трудно. Подняв с земли острый камень и срубив им дубинку для охоты, пещерный человек не знал, что вступил в конфликт с природой. Сегодня границы этого конфликта сильно расширились.
Канал Винец впадает, в речку Ясельду. «Общее протяжение реки Ясельды в естественном состоянии 230 километров. Предусматривается регулирование реки от устья до 127-го километра путем отдельных опрямлений, а со 127-го километра путем решительного спрямления. Проектная длина реки при этом составит 191 километр». Это записано в проекте. Проект исполняется. Я был в тех местах и видел, как бульдозеры сровняли с землей тридцать километров Ясельды. Пылинки торфа мчатся с бешеной скоростью в широком и мелком канале. Ясельда впадает в Припять, а Припять — в Днепр... Что же останется на Полесье, если по многочисленным каналам в моря уйдет бесценное богатство нашего края — вода и торф?
От Днепро-Бугского канала едем прямо на юг, к Украине. Глубоко ошибается тот, кто представляет Полесье как царство бесконечных болот. Это односторонне книжное представление уже принесло Полесью много бед. Благоустраивая болотный край, мы порой не замечаем, что он одновременно песчаный. Сыпучие полесские пески встали за нашей машиной двадцатикилометровым пыльным хвостом, а болота все нет, воды все нет. По прогнозам, уже в 1985 году на Полесье будет большой дефицит влаги. Рассматриваются возможности переброски на Полесье вод Немана и Западной Двины...
Болото на Полесье всегда начиналось неожиданно, граница песка и торфа была отчетлива, как линия моря и берега. Когда-то для полещука это была граница сытости и голода, совсем коротенькая граница, ибо освоить большие площади торфяников он не мог. Теперь же пески и болото разделяет канал, уходящий к горизонту. Резкой границы не видно, торф как бы растворился в песке — получилось нечто серое. Видимо, торфяник здесь долго и беспощадно, эксплуатировали, снимая с него пенки, пока его не выдуло ветром, не вымыло водой.
Мои предположения подтвердило замечание главного лесничего Пинского лесхоза Андрея Васильевича Ткачева:
— Осушено лет восемь назад. Это не наш канал — колхозный. И угодья не наши, — уточнил он.
Проехали еще немного. Поле по обе стороны канала кончилось, и началось... непонятно что: выкорчеванный лес был свален в высоченные кучи, но не хотел умирать и пышно зеленел; между кучами торчали неубранные пни, уже поднялись маленькие березки, и лишь кое-где приютились узкие грядки картофеля.