Журнал «Вокруг Света» №12 за 1977 год
Шрифт:
— Что это? — вырвалось у меня.
— Наш участок, лесфонд, — спокойно пояснил Ткачев. — И канал наш, года четыре, как мы впустили его в колхозный.
— А картофель чей, Андрей Васильевич?
— Лесники себе сажают, не пустовать же земле...
Дальше водитель ехать не рискует: дорога вдоль канала — месиво грязи. Выходим из машины и, глядя на высокий густой лес — береза, осина, ольха, ведем такой разговор:
— Непроходимое место было, — вспоминает Ткачев. — Деревья стояли в воде.
— Значит, после осушения они будут лучше расти?
— Нет, — ответил Ткачев. — Этот лес больше не вырастет. После осушения он, наоборот, начнет сохнуть. Его срочно рубить надо.
— Почему
— Леспромхоз неохотно берет такие участки: древесина малоценная. Но никуда не денутся, вырубят!
— А что же будет здесь, когда вырубят?
— Лесокультуры.
— Значит, осушение оправдается лет этак через сто, когда вырастет новый лес?
— Да, лет через сто, — вздохнул Андрей Васильевич.
Я старался представить себе, как будет выглядеть здешний лес через сотню лет, и не мог. Я не понимал, почему в одном месте лес свалили в кучу, а в другом — осушили, но не хотят рубить, хотя он вот-вот рухнет. А какая судьба ждет так называемую нелесную площадь лесфонда, зачем ее осушили, если никакого окультуривания (дискование, подсев трав, удобрение) не провели?
— Руки не дошли, — объясняет Ткачев. — Мы же лесхоз, а тут траву сеять надо. Учиться будем.
—. А зачем учиться, Андрей Васильевич? Траву сеять умеют колхозы.
— Но это ведь наша площадь, лесхозная.
— Зачем же лесхозу трава? Вам дают план по поставкам сена?
— Нет, — ответил Ткачев. — Плана сенопоставок у нас нет. Но мелиорация позволила решить проблему кормов для личного скота лесной охраны.
— Выходит, весь эффект мелиорации лесфонда пожирает буренка лесника?
Андрей Васильевич шутки не принял и обиделся: затронута честь его профессии...
И мне, честно скажу, было не до шуток. Было обидно за тех специалистов, которые видят в природе только ведомственные границы, свои и чужие каналы и поля. Осушенные торфяники соседних колхозов соприкасались с лесфондом, заходили внутрь его. Такое тесное соседство было взаимно полезным и необходимым. Лес надежно укрывал колхозные торфяники от ветров, от паводков, лучше всякого водохранилища выполнял функции накопителя и распределителя влаги в засушливое время. Теперь этот лес осушили, значительного прироста древесины он не даст, поскольку в зрелом возрасте, как установили ученые, деревья плохо переносят осушение — начинают сохнуть, их вырубят. Не встретив зеленой преграды, на поля ворвется ветер — и над торфяниками повиснет черная буря...
Это все надо и можно было предвидеть. Но люди словно забыли, что в природе не существует ни стен, ни границ; течет в земле одна и та же вода, общая для заболоченного леса, для колхозного торфяника; главный виновник заболачивания, она принадлежит всему ландшафту, и осушительный канал должен выполнять общую для всего ландшафта функцию. Значит, строить такой канал надо не отдельно для колхоза и лесхоза, а для всего местного водосбора в целом.
В Витебской области в Дисненском лесхозе осушили более пяти тысяч гектаров лесфонда. Заболоченные участки располагались на возвышениях (верховое болото), на водоразделах, они питали многочисленные ручьи и речки, в том числе Западную Двину. Теперь этих источников не стало... Болото примыкало к гидрологическому заказнику «Ельня», усиливая его водорегулирующую роль. Теперь эта роль отпала... Переувлажненные леса окружали озеро Илово, поддерживая в нем уровень воды. Теперь озеро осталось без поддержки... Нет, не пройдет бесследно для природы осушение этого огромного лесного болота!
Белорусская земля идеальна в том смысле, что вся она может быть окультурена. Нет у нас ни голых скал, ни скованных мерзлотой тундр, ни безжизненных пустынь. Урожаи зерновых в республике за последние годы утроились, достигнув 26 центнеров. Но если говорить об успехах в земледелии
Нигде так не заметны перемены, как в родном краю. Я ощущаю себя органической частью его, потому что здесь, в маленькой деревушке Горек, родился и здесь, на тихом зеленом кладбище, слившись с природой, спят мои прародители, спит отец...
Я ходил во второй класс, отцу был тридцать один год (столько сейчас мне), когда односельчане выбрали его своим бригадиром. Он не хотел, знал, как это трудно. Но односельчане его упросили, потому что со старым бригадиром на клочках песчаной пашни, затерянных среди болот и лесных чащоб, не собирали даже пяти центнеров хлеба. Объезжая эти клочки на своей бригадирской повозке с мягким сиденьем, отец часто брал меня с собой. Я помню, как он шагал по полю с двухметровым циркулем, что-то мерил, что-то подсчитывал в ученической тетрадке, покрикивая на нетерпеливого, застоявшегося жеребца. Затем мы ехали на другое поле, дорога была узкой и темной, с обеих сторон густо стояли ольха и лоза, жеребец бежал резво, не тормозя на поворотах. И вот однажды циркуль зацепился за куст и сломался...
Этот циркуль запомнился мне, наверно, потому, что я впервые понял: все, что было вокруг меня, — леса, поля, болота, речку, луга — можно измерить, перевести в метры, гектары, центнеры. Я видел, как хмурился отец, вписывая в тетрадь столбики цифр,— видимо, что-то не нравилось бригадиру в этих лесах и болотах, которые для меня были таинственны, страшны, а потому прекрасны.
Отцовский бригадирский циркуль мгновенно всплыл в памяти, когда совсем недавно я приехал домой, увидел у матери на столе районную газету, а в ней статью о нашей бригаде «Горек» совхоза «Прогресс» Березовского района Брестской области. В статье говорилось, что с пяти центнеров урожайность зерновых в бригаде «Горек» поднялась до тридцати двух (третье место в районе!) и что это явное следствие мелиорации. И я порадовался за своих.
Теперь, когда болота вокруг Горска осушены, стали видны соседние деревни — Соболи, Кошелево, Лука, Быки. Поначалу это было непривычно глазу, но люди быстро приспособились к новым ландшафтам, привыкли копать картошку там, где раньше по пояс в воде косили осоку; вдоль мелиоративных каналов напрямик проложили новые дороги, быстро забыв о дорогах старых...
Много отрадных перемен встречает меня в родных местах. Но если взглянуть на окрестности Горска в целом, как на неделимую совокупность болот, лесов, полей, лугов и подвести все перемены к общему знаменателю, то... Нет, я никак не могу произнести слово «мелиорация», ибо знаю, оно означает улучшение земли. Вокруг же деревни Горек землю в одном месте улучшали, а в другом — портили.
Увлекшись болотами, забыли о старопахотных землях, и они постепенно пришли в негодность. Осушение болот привело к понижению уровня грунтовых вод на прилегающих супесчаных участках; песчинки, не скрепленные влагой, тронулись в путь, стали наступать на лес, на осушенный торфяник, на деревню... Вокруг деревни плотной зеленой подковкой стоял когда-то непролазный лес: ель, береза, осина, лозняк; за лесом начиналось болото. Когда болото осушили, лес начал быстро редеть, сохнуть, затем в него запустили совхозный скот — и вот лес светится насквозь, доживая свои последние дни. Деревня открыта торфяным бурям, в ветреную погоду хозяйки опасаются сушить на улице белье, потому что оно становится черным.