Журнал «Вокруг Света» №12 за 1978 год
Шрифт:
Вот ученики у меня. За всю жизнь больше пятидесяти их было. «Рождайте вещи, — говорю я им, — там увидим...» Думаете, только они у меня учатся? Я у них тоже. Так всегда бывает между учителем и учениками. А жизни для работы, как и в юности, не хватает. Начинаю в восемь утра каждый день, заканчиваю и в двенадцать, и в час, и в два ночи.
Пять мастерских построил я в своей жизни. Эту, где мы сейчас сидим, в свое время тоже оставлю ученикам. Вот Вейно, например. Двадцать один год парню, он из Таллина, из Эстонского художественного института. Здесь на практике. Живет у меня, спит у меня, работает. Хороший
Ученики разные попадаются — кто приходит из ПТУ, кто из институтов, кто на заводе работает. Иной сделает одно кольцо, подарит девушке, потом хвастается ходит. Думает, ювелиром уже стал, думает, «красивая жизнь» впереди. Таких я не терплю, изгоняю. Вот Вейно — другой, он серьезный. Вейно, почему ты никогда не говоришь, что хочешь быть лучше меня? Ведь думаешь так, мечтаешь, а? И должен говорить! Ученик должен быть лучше учителя. Если останешься на уровне учителя — это не годится, ты расти должен. Каждый учитель желает, чтобы ученик его превзошел. Каждый! Вот и ты будешь Учителем когда-нибудь. Скажу: люби своих учеников. Если эта твоя любовь — к работе, к людям — умрет, значит, ты мертв, ты не человек, ты вылетел уже с орбиты жизни.
Павлик, а ты что не подходишь? Оторвись от работы. Сейчас можно: гости у нас. Познакомьтесь. Павлик Арабаджян, инженер, технолог. Давно уже ко мне приходит. Умные вещи делает. Садись, садись. Давайте все вместе поднимем тост... Нет, не надо, гость... За меня пить не будем. Я поднимаю этот тост за Красоту. Только так. Скажу по-армянски, Павлик переведет. Вот смысл жизни, как я понимаю: растить детей, учеников, — возвышай людей, тогда и возвысишься сам...
И мы снова ходим по мастерской, рассматриваем творения Варпета. Вейно — застенчивый юноша с тонкими нервными пальцами — вернулся к работе: он, не дыша, припаивает на браслет ажурные розетки. Теперь Павлик дает пояснения, а Варпет придирчиво его слушает.
...Настенный крест — словно связан на спицах из невесомой металлической нити.
— Немыслимо! — забыв вдруг о пояснениях, тихо изумляется Павлик. — Я сам технолог, но ничего здесь не понимаю. Сей крест был сотворен за три дня. Как?! Каким чудом?! Уму непостижимо...
Варпет слышит и, отвечая, словно бы сам удивляется:
— Секретов у меня нет. Вот три тысячи лет назад были секреты, это точно...
Уже первый час ночи. Но Берберян неутомим. Литейная мастерская довольно далеко, однако уговоры, что сейчас поздно, что можно отложить на завтра, на мастера не действуют.
— Завтра наступило, пошли, пошли. Молодые, а поздно...
Подвальная дверь, коридорчик, потом — коридор побольше, где в углу покоится огромный семисотлитровый карас — мастер собирается вкопать его в пол, — а над головой нависают... «сталактиты». Перевернутый лес, опрокинутый горный массив, хаотическое нагромождение пластмассовых сосулек с оплывшими натеками. Кое-где выступают проволочки каркаса.
— Что это, Варпет-джан?!
— Так... Баловство. С пластмассой вожусь иногда. Красиво получается вроде, а?
И в мастерской — высоко, под потолком — развешаны полиэтиленовые же гигантские грибы, створчатые раковины, кактусы и опять — тыквы.
— Смешно, конечно, но красиво, а?
Я сразу вспоминаю очень похожую, но настоящую
...В мастерской было тесно от инструментов и металла. Коксовая печь с тягой, уходящей к небу через весь дом — на пять этажей вверх. И кругом заготовки, «полуфабрикаты»: гипсовые формы, бронзовые формы — кокили: все те же тигры, змеи, буйволы, пока еще безрогие и беззубые. А ближе к печи — модели из формовочного песка, готовые уже опоки в сборе: плавь металл и заливай.
Объясняя мне сложный процесс литья — как с песчаного барельефа снимается металлический «негатив»-кокиль, который потом станет формой для многоразовой конечной отливки, — Павлик нечаянно касается пальцем влажной песчаной морды тигра, смазывает краешек и испуганно оглядывается:
— Час работы Варпету добавил, ругаться будет...
— Ничего, ничего... — Мастер сегодня настроен благодушно. — Поправлю потом...
— Вот, смотрите, — Павлик показывает на корзину, где свален всякий бронзовый и латунный лом. — Арцрун собирает это на свалках, добавляет отходы собственного литья, потом плавит, мудрит, и получается — без всяких измерений и пропорций! — нужный сплав, именно такой, какой он хотел. ЕГО сплав. Законы промышленного литья здесь бессильны: какое-то шестое, десятое чувство, мистика...
— Ну уж, мистика... Скажешь тоже... Вообще ценные металлы я получаю от комбината Художественного фонда. А вот бронза — другое дело: сплав. Так... Кручу, кручу... На глаз, на запах. В этом графитовом тигле все и варится. Его, тигель-то, тоже сам делал...
«Если не мистика, то уж, по крайней мере, волшебство», — думаю я, снова и снова разглядывая Варпета — колдовского человека, который варит в тигле бронзу, как варит хозяйка в кастрюле суп.
Так графитовый тигель и полиэтиленовые кактусы открыли мне еще одну тайну Варпетов: «Умей делать с материалом ВСЕ!»
Никогда не стой на месте
О Саакяне мне рассказывал Генрих, а днем позже, в музее народного искусства, я видел глиняные фигурки сельских типажей: торговки, мясника, сплетниц. И глиняных мудрых стариков — «Наших дедов». И отлитых в бронзе музыкантов. И монументальную скульптуру, которая изображала легендарных женщин из города Муш, спасших ценнейшую рукопись — «Торжественник», хранящуюся ныне в Матенадаране. Автор был всюду один и тот же — изменчивый в своих творениях, как мифический Протей, Саак Саакян.