Журнал «Вокруг Света» №12 за 1986 год
Шрифт:
Среди дня на КП армии неожиданно приехал вице-адмирал Октябрьский. Вдвоем с Петровым они закрылись в кубрике и долго обсуждали складывающееся положение. Как быть, если враг все-таки вырвется к Северной бухте? «Не вырвется»,— хотелось сказать Петрову, но подкрепить эту уверенность было нечем, и он молчал, сосредоточенно разглядывая карту, разложенную на столе. Если враг вырвется к Северной бухте — значит, расчленит северный фронт и в конечном счете захватит всю Северную сторону, склады боеприпасов в Сухарной балке, крупнейший подземный госпиталь в Инкермане. Страшно подумать о потере этих объектов!.. Но командованию полагается быть выше эмоций. Командование должно предвидеть, рухнет в этом
Так напрямую они и решили обсудить этот вопрос с работниками штаба армии. И получили такие же прямые ответы.
— Оборона на этом рубеже не может быть надежной и длительной,— решительно заявил начальник артиллерии армии полковник Рыжи.— Я убежден, что при существующем положении наших войск можно не только отразить удар противника, но и восстановить оборону.
— Как вы себе это представляете?
— Самый опасный участок прорыва не превышает трех с половиной километров. На этом участке мы можем сосредоточить огонь многих батарей, довести плотность огня до восьмидесяти стволов на километр фронта. Я предлагаю завтра в восемь ноль-ноль, когда противник, как обычно, начинает наступать, обрушить на него двадцатиминутный огневой удар. Затем методическими короткими налетами мешать ему занимать исходные позиции. И наконец, нанести всей артиллерией новый массированный удар по пехоте и танкам, когда враг пойдет в атаку...
И посыпались вопросы по уточнению предложения, будто оно не было для командования неожиданным, будто и день этот тяжкий уже закончился, и никаких каверз от неприятельских войск на сегодня уже не предвидится...
Во второй половине дня части дивизии Гузя выбили немцев со станции Мекензиевы горы. Как им, рассеченным, почти рассеянным, не имеющим никаких резервов, удалось это, командарм и сам не мог понять. Думал, мера злости бойцов давно уж превзошла все мыслимые пределы, да, видно, нет этих пределов для людей, готовых умереть за Родину. Выбить-то выбили, да не удержались, и к вечеру станция снова была в руках у немцев. Но это уже не пугало: день прошел, тяжелейший день, можно сказать, решающий, а противник к концу дня оставался, по существу, на тех же рубежах, что и утром. Манштейн терял самое главное — время.
Вечером Петров, едва сдерживаясь, чтобы не дать волю радостным эмоциям, объявил своим штабистам о крупной победе, только что свершившейся на Керченском полуострове.
— Войска Закавказского фронта и корабли Черноморского флота захватили города Керчь и Феодосию,— с удовольствием процитировал он поступившее сообщение.— Операции продолжаются... Наши части выходят в тыл противнику, осаждающему Севастополь... Но,— сдержал он готовое прорваться всеобщее ликование,— Манштейн не начал пока отвод войск от Севастополя. Есть сведения, что противник собирается завтра предпринять еще одну попытку прорваться к бухте. Вероятно, последнюю попытку, но именно поэтому самую отчаянную.
Он помолчал, оглядел сияющие лица своих помощников и добавил:
— Так что, товарищи мои дорогие, праздновать победу нам еще рано. Но о взятии нашими войсками Керчи и Феодосии сегодня ночью должны узнать все, каждый командир, каждый красноармеец и краснофлотец...
На рассвете 240 орудий, все, которые могли повернуть стволы в сторону Мекензиевых гор и достать
Тем же утром, как и было спланировано штабом армии, части второго сектора атаковали врага, быстро разгромили его передовые подразделения, овладели вершиной высоты с Итальянским кладбищем, селением Верхний Чоргунь, продвинулись вперед в районе Камышлы. Успех был неожиданный, и комендант сектора полковник Ласкин не скрывал радости, докладывая командарму об итогах боя.
— Вводил ли противник резервы? — только и спросил Петров.
— Нет, не вводил.
— Значит, у него их там нет, все перетянул на северный участок...
Орудия умолкли, и на Мекензиевы горы снова упала тишина. Над расположением противника стояла непроницаемая стена тумана, пыли, дыма. Все ждали, что вот сейчас из этого дыма начнут выползать танки и, как вчера, повалит пехота, но прошло десять минут, полчаса, час прошел и полтора, а никакого движения, ни единого выстрела. Только в десять часов заговорили немецкие пушки.
Первая атака была стремительной. Танки торопились проскочить нейтральную полосу и ворваться в район передовых наших траншей. И пехотинцы, не меньше двух батальонов, бежали, не останавливаясь, не залегая под сильным встречным огнем. Падали только убитые и раненые. Их было много, но уцелевшие все бежали, и они вслед за танками ворвались в траншеи, перебороли численностью своей в рукопашном бою.
А вдалеке уже маячили другие вражеские танки и цепи пехоты. Пустить их в образовавшийся прорыв было никак нельзя, и подполковник Гузь вызвал огонь артиллерии на свои траншеи, занятые немцами, а потом поднял уцелевшие на флангах прорыва подразделения в контратаку.
Схватились врукопашную. Артиллерия, Илы и «ястребки», пользуясь малочисленностью вражеской авиации (ее оттянул на себя Керченский полуостров), утюжили цепи подходившего противника. Не отбросили врага, но и развить прорыв не дали. Началась тяжелая круговерть боев, похожая на вчерашнюю. Это и тревожило командарма (никаких резервов не было, чтобы остановить новый натиск), и радовало (противник терял время).
Перед полуднем северный ветер погнал со стороны немцев густой серо-зеленый дым. Это никого не испугало и не удивило: всего от фашистов ждали. Над полуразбитыми окопами, над артиллерийскими позициями понеслись никогда прежде не слышанные команды: «Газы!» Не слышанные, но не неожиданные: противогазы у всех были наготове.
И припали к пулеметам, к орудийным прицелам носастые и глазастые резиновые маски. Оборона не дрогнула. Вскоре выяснилось, что это всего лишь дымовая завеса необычного цвета, под прикрытием которой противник пошел на решительный штурм. Однако и он захлебывался в круговороте множества отчаянных крупных и мелких стычек.
— Продержитесь еще немного! — совсем не по-начальнически просил командарм непрерывно звонивших в штаб армии командиров частей и соединений.
«Держитесь!» Сколько раз повторял он это слово за последние две недели! И всегда уповал на помощь, которая должна была вот-вот подойти. Теперь не на помощь надежда, на то, что враг выдохнется.
Противник терял время, и генерал Петров уже к середине дня ясно понимал: Манштейн нервничает, судорожно бросая новые стрелковые батальоны и танки все в тот же огневой котел, где они один за другим перемалываются, растворяются, как пригоршни соли, брошенные в воду.
— Нет, не выйти им к бухте,— почти весело сказал Петров.— Теперь уже не выйти!
И вдруг атаки противника прекратились. Было еще светло, и это вызывало недоумение: еще никогда вражеский штурм не прерывался засветло, а только с наступлением темноты.