Журнал «Вокруг Света» №12 за 1988 год
Шрифт:
Бог ты мой, я попытался представить себе работника нашего министерства культуры, который, во-первых, был бы известным писателем, а во-вторых, проводил бы где-нибудь в Ялте или Евпатории конкурс песочных дворцов, и не смог.
Снова причал. На волнах — сплошь чернявые головки. Дети плавают великолепно. Заплывают далеко от берега, встречая проходящие прогулочные суда. Жестами просят бросить в воду монету и потом ныряют, достают блестящий кругляш с морского дна. То ли достают, то ли догоняют — столь стремительны худенькие тельца ныряльщиков. Вынырнут до самого пупка и, улыбаясь, демонстрируют над головой поблескивающий на солнце медный кружок. У многих на макушке... крошечные косички. Девчонки! Разумеется, монеты были несомненным стимулом для юных ныряльщиков и нырялыциц, но, надо признать, золотой дождь с причала не сыпался и детворой скорее двигал азарт игры, нежели корысть.
В Сенегале многое напоминает о колониальном прошлом. Названия городов, улиц, ставший государственным французский язык, структура управления. Тысячами экономических, военных, финансовых, культурных нитей связана страна с бывшей метрополией. Поэтому и отношение к французам почтительное. Принимавший нас в Сен-Луи губернатор бережно хранит доставшиеся от французского предшественника стол и кресло. Есть и такие уголки, как, например, Сали близ города Тиес, где иностранцы держатся хозяевами. Официанты да музыкант, играющий на национальном инструменте — вот и все исключение. Те, кто платит, приезжают сюда из предместий Парижа или Марселя по старой памяти в отпуск.
А вот старое французское корабельное орудие, которое нам показали на окраине Дакара накануне отъезда, наверное, уже забыло свои лучшие годы. Громадная проржавевшая махина валяется на холме неподалеку от порта еще со времен второй мировой войны. Тут же сохранилась внушительная бетонированная яма — собственно говоря, она когда-то и была орудийным гнездом главного калибра. Подошли, заглянули внутрь и не смогли удержаться от смеха: какой-то предприимчивый хозяин использует орудийное гнездо для... разведения свиней. Замечательные кабанчики бегают по подстилке. Видимо, привлеченный нашим хохотом, с другой стороны холма к яме подошел еще один человек. Заглянул. И тоже расхохотался.
Дакар
Георгий Пряхин
След вечного бродяги
…Далеко впереди широкая полоса пляжа истончается и упирается в подножие горы Туманной. Такая же сопка выдвинулась в море за моей спиной. Справа — долинные леса, плавно поднимающиеся на сопки. Слева — море. Это бухта Проселочная (старое ее название — Та Чингоу, что означает: Большой Золотой ключ). Я в заповеднике. Именно этим объясняется неестественная для глаза пустынность берега. Песок покрыт следами, но следы эти оставлены копытами оленей и кабанов.
Постепенно начинаю ощущать полноту одиночества. Но тут происходит нечто неожиданное, нечто исключающее безмятежность созерцания,— то, что совсем недавно было пейзажем, становится живой природой.
Десяток шагов в сторону от прибоя, к камням, поросшим травой,— и глаз улавливает какое-то движение. Еще шаг, и в просвете между двумя камнями медленно заскользила змея. На секунду я отвел взгляд и уже не смог потом найти именно тот просвет, в котором была змея. Цвет ее сливался с цветом песка и камней. Змея увидела меня раньше, чем я ее. Она наблюдала за мной...
Еще через несколько минут, наклонившись над серым комком, почти затянутым песком, я вдруг заметил блеск крохотных неподвижных глаз. То была птица. Тронув палочкой песок, я почувствовал, как застучало от неожиданности сердце — живая! Птица забилась, высвобождая из-под песка крыло, и, заваливаясь набок, некрасиво загребая обвисшим крылом, побежала от меня, не имея сил взлететь. Я сделал шаг, чтобы отогнать ее от воды,— суматошные движения ее только ускорились, вот птица уже на мокром гладком песке, над которым нависла очередная волна. Волна разом накрывает ее, птица исчезает, а я остаюсь на берегу с бьющимся сердцем и нелепой палочкой в руке. Что произошло? Мелочь, на которую смешно обращать внимание, или трагедия?
Исчезла птица, однако не исчезает ощущение, что на меня смотрят чьи-то глаза. И, уже ничуть не удивившись, почти как ожидаемое, услышал я, дойдя до горы Туманной, резкий и протяжный свист, переходящий в хриплый рык. Звук шел сверху.
Отгороженный от моря деревьями, на небольшой поляне стоит бревенчатый дом. Рядом — летняя печь с навесом и врытый в землю длинный стол. Шевелится под слабым ветром белье на проволоке. Это кордон Проселочный Лазовского заповедника. Здесь живут и работают несколько человек. Лесник Александр Иванович Чистяков каждый день отправляется в обход. Его жена Тамара хлопочет по хозяйству. Надежда Яковлевна Поддубная и Галина Салькина — сотрудники Лазовского заповедника — целыми днями взвешивают, обмеряют, препарируют полевых мышей. Своя, тоже внешне рутинная, работа у двух московских орнитологов Димы Банина и Саши Кима — долгими часами наблюдать за птицами в складках прибрежных скал. Хлопочет над своим гербарием Сашенька Кожевникова — восемнадцатилетняя студентка биофака МГУ.
Оказавшись на кордоне (в памяти еще звучали строки из прочитанных книг о тигриных тропах Уссурийской тайги), я в первые же часы здесь допытывал лесника:
— Александр Иванович, я понимаю, что увидеть тигра — это дело случая. Но хоть на след тигриный можно глянуть? Или хотя бы постоять на легендарной «тигриной тропе»?
— Конечно,— просто ответил лесник.— Пойдем покажу.
Я кинулся за сумкой с фотоаппаратом.
— Да куда ты все это берешь? Не надо. Успеешь еще...
Тяжело поднявшись со скамейки, прихрамывая, он медленно вышел на тропинку, уводившую в лес. Я начал настраивать себя на долгий путь. Но, пройдя метров триста от кордона, Александр Иванович остановился:
— Вот он.
— Кто? — не понял я.
— След тигра.
Под ногами у нас на черной засохшей грязи отчетливо виднелся почти скульптурный след огромной кошачьей лапы...
— И еще, смотри, вот здесь. Только его хуже видно. А вот подгреб. Видишь, содрана трава, грунт. Это тигрица лапой помет зарывала... А вот еще след.
Теперь мы останавливались чуть ли не через пять-шесть шагов.
— А тигриная тропа?
Александр Иванович пожал плечами: «Так мы на ней и стоим». Я растерялся. Ожидалось: темная могучая тайга, может, даже — угрюмая, косматая, и где-то на самом дне ее — тропа, клок шерсти на сухой коряге, разрытая земля... Вокруг же — обыкновенный сквозной лесок. Светлый. Редкая высокая трава. Я присмотрелся — папоротник. Пожухлый какой-то. Нет, не пожухлый, ободранный, лишь на верхушках несколько узких листьев. Место сырое. Ручей за деревьями шумит. Бревно полусгнившее переброшено через него.