Журнал "Вокруг Света" №2 за 1997 год
Шрифт:
Сейчас канапе нет и в помине, даже дерновых; нет и стульчиков, которыми за отдельную плату в начале нынешнего века пользовались посетители и на которые у почитаемых нами выдающихся современников, таких, как Анна Ахматова, всегда не хватало нескольких франков. Если присесть на скамейку у входа в сад, где сидели под старым зонтом Ахматова и Модильяни, читая друг другу стихи, то откроется прекрасная панорама. Сад отсюда смотрится как огромная зеленая чаша с фонтаном в центре пруда, окруженная балюстрадой, за которой толпятся деревья с белеющими в их тени колоннами и статуями...
Гуляя по саду, я с удовольствием наблюдал за нянями и детьми, пускающими кораблики в фонтанах, за пенсионерами, играющими в шахматы. Именитых людей Парижа, правда, не встречал, разве лишь восхищался стройной чередой статуй королев Франции. А в глухих уголках сада слушал тишину, нарушаемую лишь гудением пчел... Вот такой оазис существует в центре шумного Латинского квартала. И острое чувство жалости возникает в сердце оттого, что те, кто черпал вдохновение в этих каштановых аллеях, уже не услышат шума листвы, не почувствуют запаха цветов, не увидят смеющихся детей.
В моем блокноте этот номер телефона был отмечен особо. С его хозяином мне очень хотелось увидеться: Никита Звегинцев был сыном эмигранта первой волны; именно тогда в Париже осела большая часть уехавшей за рубеж русской интеллигенции. Точно в назначенный час в номере раздался звонок, и портье сообщил, что ко мне пришли, а в трубке послышался вежливый голос с характерной дворянской картавостью.
— Это Звегинцев. Как договаривались, я вас жду у машины.
Он не сообщил, у какой машины, а ими была заставлена вся узкая улочка перед отелем, не сказал, как выглядит, но я сразу его узнал.
Высокий, подтянутый, тщательно причесанный, в тройке с галстуком-бабочкой, Никита, как он представился на западный манер, протянув сухую сильную ладонь, несомненно, выглядел гораздо моложе своих лет. Предупредительно открыв дверцу машины, он сел за руль, моментально завел мотор и стал ловко пробираться среди припаркованных автомобилей. Нам предстояла долгая прогулка по «русскому» Парижу.
— Об улицах с русскими названиями мало кто знает в России, и весьма удивляются, видя их имена, — сказал Никита, выезжая на площадь Шатле.
Мы вышли из машины.
Никита привел меня сюда совсем не для того, чтобы полюбоваться колонной, воздвигнутой в честь побед Наполеона, а посмотреть от нее на два театра.
— Один из них — театр Сары Бернар, другой — театр Шатле, где знаменитый Сергей Дягилев ставил свои балеты в 20-е годы, — поясняет Никита. — Я видел позже его постановки в Гранд-Опера, около служебного входа которого есть площадь его имени. А на сцене театра Шатле, в одном из самых больших залов Парижа, танцевали несравненные Анна Павлова и Тамара Карсавина, здесь пел великий Шаляпин...
Звегинцев остановился у перехода через улицу, и я увидел название — «Севастопол», значит, мы вышли на Севастопольский бульвар. Он начинается от высокой серой башни, которую трудно не заметить: щелевидные окна, перемежающиеся нишами, скульптуры, башенки. Она когда-то служила колокольней разрушенной церкви, яркий образец «пламенеющей» готики, чем-то схожая с Нотр-Дамом.
— Бульвар Севастополь, тянущийся аж до Восточного вокзала, был известен тем, что здесь находились скотобойни и разные рыбные, сырные, мясные лавки «чрева Парижа», а теперь там супермаркет и Центр Помпиду с его жуткими трубами, — рассказывает Никита. — В Париже это не единственная улица с крымским названием. Туристы иногда считают, что эти улицы увековечивают имена крымских городов, сел, речек, тогда как на самом деле они названы в честь побед Франции в Крымскую войну 1853 — 1856 годов. Так Наполеон III отмечал свои победы.
— Хочу показать русские церкви, заодно прокатимся по авеню Малакофф — в честь Малахова кургана, — предлагает Никита. — А по пути проедем одну известную площадь.
И я действительно даже успеваю увидеть ярко освещенный то ли ресторан, то ли кафе «Малакофф», а затем машина прибавляет ход, и мы оказываемся на площади Сталинграда... Это-то название уж точно дано в честь победы Красной Армии под Сталинградом над гитлеровцами. Мы кружим по соседним улицам, но никак не можем найти Сергиевское подворье. Когда же наконец замечаем за забором на пригорке церковь, то, оказывается, здесь нет остановки.
Никита вдалеке паркует машину, но не решается оставить ее без присмотра на безлюдной Крымской улице, и я один отправляюсь к церкви святого Сергия Радонежского, подчиненной Московской патриархии.
Подхожу к забору, толкаю калитку, но она не открывается. Присматриваюсь, вижу кнопку, нажимаю, и калитка, словно по волшебству, распахивается. Поднимаюсь по холму к церкви и застываю пораженный ее прекрасным, чисто русским видом. Поставленная на кирпичное основание, сама она вся деревянная, резная, изукрашена узорами, как северная русская изба. Ступеньки ведут на первый этаж — здесь вход в церковь, а витая лесенка, как в тереме, — на второй, где, наверное, вход для служителей.
К церкви примыкает Православный богословский институт, в освещенных окнах которого мелькают силуэты людей, видны полки с книгами, но уже поздно, и меня, конечно, никто не примет, хотя интересно бы поговорить с семинаристами.
По дороге к своему дому Никита еще подвозит меня к православному собору св. Александра Невского на улице Дарю.
— Здесь по воскресеньям проходят службы, и мы встречаемся со своими знакомыми, потомками тех русских, которые оказались в Париже после революции, — замечает Никита. — Ну что ж, отправимся ко мне отобедать, а то видите, как заманчиво светятся окна ресторана напротив. Кстати, он находится на улице Петра Великого и называется «Город Петроград». А знакомство с русскими местами на сегодня окончим, уже темно, но это еще далеко не все, что есть в Париже.
Вечером, за изящно сервированным столом, где присутствовали супруга Никиты и его сестра, разговор зашел о культурных традициях в среде русских парижан, о днях русской культуры, которые традиционно проводятся в Париже с 1926 года, когда в огромном зале Трокадеро публика бисировала музыке Мусоргского и Рахманинова. Для тогдашних русских эмигрантов, развеянных вихрем гражданской войны по белу свету, День русской культуры стал духовной потребностью, неким объединяющим началом.