Журнал "Вокруг Света" № 5 за 2003 год

Журнал Вокруг Света

“Надобно расстаться с Петербургом, — писал поэт Батюшков Б 1811 –м, — расстаться на некоторое время, надобно видеть древние столицы; ветхий Париж, закопченный Лондон, чтобы почувствовать цену Петербурга. Смотрите — какое единство! Как все части отвечают целому! Какая красота зданий, какой вкус и в целом какое разнообразие, происходящее от смешения воды со зданиями. Взгляните на решетку Летнего сада, которая отражается зеленью лип, вязов и дубов! Какая легкость и стройность в ее рисунке! ”

Кому же, как не Крылову, было любить знаменитую фельтеновскую решетку — баснописец частенько гуливал по аллеям Летнего сада, дремал в тени деревьев на скамье, да так однажды загулялся, что… остался в этом милом его сердцу саду навсегда, запечатленный в бронзе бароном П.К. Клодтом десятилетием позже…

Не забывая и о подушке на окне

его дома, и о многочасовом дремании на лавочках Летнего сада, отдадим ему должное — при всей своей тучности Иван Андреевич был на редкость подвижен, он не пропускал ни одного сколько-нибудь значимого городского события, его часто видели на различных приемах и парадах, вспомним хотя бы знаменитую картину ГГ. Чернецова «Парад на Марсовом поле», где он стоит в толпе вместе с Жуковским, Пушкиным и Гнедичем. Крылов неизменно оказывался в самой гуще толпы, вместе со всеми ротозеями, но при этом столь же неизменно выделялся некой своей отстраненностью мудреца. Он, улыбаясь, вслушивался в народную речь, с налетом легкой иронии всматривался в окружающие его лица. Из его карманов вечно торчали обрывки бумаги, на которых он записывал услышанное выражение или сложившуюся строку очередной басни. Когда Иван Андреевич шествовал по Невскому проспекту на обед в Английский клуб (ныне кинотеатр “Баррикада”), десятки людей здоровались с ним — Крылов был не просто знаменитостью, он сам был важной частью этого города и знал его досконально. Он видел его в разное время года, с разных точек, а однажды даже хоть и с большим трудом, но забрался по лесам на самую вершину строящегося Александрийского столпа и, стоя там, все вглядывался в этот город, столь непохожий на другие русские города.

Центр Петербурга, окончательно обосновавшийся на Адмиралтейской стороне, поражал наблюдателя геометрической правильностью, строгой логичностью и незамутненной изгибами перспективой. Особенно же хорошо то рациональное, европейское — “от головы” начало, которое было положено в основу придуманного Петром града, было видно сверху. Дающие городу градостроительный скелет два проспекта — Невский и Вознесенский, а также Гороховая улица разбегались не вольно, а строга, под углом друг к другу, солидно следовав в разные стороны света от своего центра — сверкающего шпиля обновленного Адмиралтейства. Было видно, что эти три луча пересекаются проложенными как по линейке улицами и проспектами, а также Фонтанкой и Мойкой, специально, для порядка, загнанными в каменную оправу набережных. Но дальше, за невидимыми границами центра — в Московской части, в Коломне, на Васильевском, на Петербургской стороне — словом, там, куда «не дотянулась» линейка создателя, царил хаос жизни: смешение пустырей, кривых, узких и широких немощеных улиц со сверкающими лужами посредине, с низенькими домиками, крытыми дерном, с зарослями кустов вдоль виляющих в их тени проток и речек. А еще дальше — расстилались безбрежные пространства окружающих город лесов и вод.

…Вообще же город развивался неравномерно. В целом он стремился в сторону Москвы — удобство материковой, твердой земли (при недостатке мостов через реки и при постоянной угрозе наводнений) было очевидно, и поэтому особенно густонаселенными стали Адмиралтейский остров и Московская сторона. Знать жила на Адмиралтейской части, а также выше по Неве. Население же Московской части состояло преимущественно из мелких чиновников, работных людей и ямщиков. Во многих районах города на постоянных квартирах жили полки гвардии и гарнизона. Моряки селились на Васильевском, у Галерной гавани и в Кронштадте. Адмиралтейскую часть, Васильевский остров облюбовали иностранцы. Петербургская и Выборгская сторона в сравнении с материковыми частями города казались малолюдными и глухими.

К началу XIX века определилась “специализация” и окрестных, ближних к городу районов. С Московской стороны начинались основные дороги на Новгород, Лугу, в Прибалтику. Вдоль этих дорогжили крестьяне, кормившиеся извозом, — Петербург требовал тысячи возов с провиантом, материалами, выгодным было и ямское дело. Возле Царского Села, Петергофа и других государевых резиденций можно было увидеть огороды и выгоны — поставлять овощи, фрукты и мясо ко двору было весьма доходно, как и работать садовниками в обширных пригородных парках и садах.

В тревожные летние дни 1812-го Крылов, как и обычно, стоял в толпе, провожавшей на войну

части петербургского ополчения. Возможно, видел ои и ехавшего по набережной Невы к своему дому старого одноглазого человека в белой фуражке — возвращавшегося от царя Кутузова, только что назначенного главнокомандующим.

Говорят, приехав домой, фельдмаршал сказал: «Победить, может, и не удастся, но перехитрить попробую». Народ радовался этому назначению, видя в Кутузове спасителя России. Совершенно так же думал и Крылов, написавший потом одну из своих лучших басен «Волк на псарне», ставшую необыкновенно популярной в те времена. Рассказывали, что французы кaк-то перехватили русского фельдъегеря с секретным пакетом, а вскрыв его, обнаружили только листки с текстом этой басни. Обескураженные таким поворотом событий, они долго допрашивали юнца, пытаясь расшифровать скрытый смысл послания, но якобы только один Бонапарт, которому басню перевели на французский, понял, кого имел в виду автор, описывая роковую ошибку серого волка, попавшего вместо овчарни па псарню. Понял он и то, что, будучи зажатым в угол, этот самый волк вряд ли уже сумеет перехитрить старого седою псаря. Так оно и получилось…

… На пути по Невскому Крылов подолгу стоял у строящегося Казанского собора и смотрел, как рабочие поднимают очередную колонну из той сотни, которая должна была образовать исполинский изгиб “аллеи” его колоннады и повторять колоннаду знаменитого собора Св. Петра в Риме. Каждый день на протяжении всех 10 лет строительства (с 1801 по 1811 год) на стройке можно было видеть худощавого человека, отдававшего какие-то распоряжения. Это был создатель собора, архитектор Андрей Воронихин.

Направляясь к “истоку” Невского, Крылов мог видеть, как продвигается дело у еще двух гениальных создателей александровского Петербурга — Захарова и Росси. Андриан Захаров возводил новое здание Адмиралтейства.

Захаров, родившийся в 1761 году в семье бедного прапорщика, с детства был определен в училище при Академии художеств. Потом учился в Париже, а вернувшись, преподавал в Академии, ставшей для него родным домом. Захаров много проектировал и строил. Кроме нескольких довольно посредственных церквей в большинстве своем это были типовые служебные постройки: военные училища, госпитали, казармы, склады. Еще он перестраивал и чинил разные казенные сооружения морского ведомства. Вполне возможно, потомки с трудом отличили бы его от других рядовых архитекторов той поры (Захаров умер в 1811 году), если бы в 1806-м ему не была поручена реконструкция здания Адмиралтейства, построенного Иваном Коробовым еще в 1730-х годах, И тут оказалось, что все прежние “скучные” технические работы Захарова — лишь накопление опыта, лишь огранка его таланта. Трудно даже представить себе, как удалось ему создать шедевр подлинного величия и изящной гармонии из обычного промышленного и складского здания длиной почти полкилометра, как сумел он, не губя постройки Коробова, придать ей совершенно новый торжественный вид и сделать фасад здания немонотонным, живописным. Не говоря уж о монументальности огромной и одновременно стройной башни Адмиралтейства, ставшей еще одним символом Петербурга.

Другому великому петербургскому архитектору, Карлу Росси, трудно было конкурировать с гениальным творением Захарова, но он справился с этой задачей, возведя совсем рядом с Адмиралтейством свой шедевр — здание Главного штаба. Итальянец Росси родился в 1775 году в Венеции, но всю свою жизнь прожил в Петербурге, учился у Винченцо Бренны, много работал в Павловске с ним, а также с Кваренги, Камероном, Баженовым — так что ему было у кого поучиться. Впрочем, к этому нужно добавить и законченную Росси в 1806 году Флорентийскую академию.

Сила его таланта состояла в способности не просто построить одно или два красивых здания рядом, а создать целостный ансамбль, соединив в нем торжественную грандиозность с чистотой и ясностью архитектурных идей, изяществом и соразмерностью пропорций. Он тонко чувствовал дух имперской столицы, когда задумал объединить стоящие вдоль Дворцовой площади разномастные дома величественной дугой здания Главного штаба (1819—1829 годы) и украсить его гигантской аркой 18-метровой высоты с колесницей наверху. Это была не просто арка, а триумфальные ворота, посвященные победе 1812 года, причем попутно Росси блестяще решил сложнейшую задачу — соединил Дворцовую площадь с подходящей к ней под углом Большой Морской улицей.