Журнал «Юность» №05/2021
Шрифт:
– Что за гости к нам? По каким таким делам? – Он встал в метре от Ивана и навис над ним, как утес над морем.
– Разбитной паренек, – понял Заборов и сглотнул.
– А ты почем спрашиваешь? – Лучник держался уверенно, даже невозмутимо.
– Да вот, дорога платная, – ответил верзила, и меньшой его товарищ мерзко засмеялся высоким дребезжащим голоском. – Я бы и пропустил, да вот Федька больно строг, – кивнул разбойник на своего подпевалу. Тот развеселился пуще прежнего.
– Нет у нас денег, – отвечал Иван, – да если бы и были… Чай, не ваша дорога? Вы почто околачиваетесь? Мзду берете.
Из-за плеча показалась неуверенная заячья морда.
– А еще я слышал, что коли денег нет, то пропуском служит ответ на загадку. – Заборов дорожил шкурой и пытался беду отвести.
– Есть такое, – согласился великан, и Заборов мысленно перекрестился.
– Отгадаешь – пройдешь. Нет – воротишься, а шкуру медвежью со всем, что внутри, оставишь. Согласен?
– А если не согласен? – спросил Ваня.
– Он согласен, – сказал Заборов и кивнул ушами.
– Если не согласен, разворачивайся прямо сейчас.
Не пройдешь, зато не потеряешь.
– По рукам, – согласился Иван и заложил их за спину, наморщил лоб и потупился в землю. Так он хотел показать неприятелю, что готов слушать во всевнимании: мол, вопрошай.
Разбойник подмигнул Федьке – видно, не впервой эту загадку загадывали. Нахохотавшись, Федька улыбался широко, сверкая железными зубами, предвкушал добычу.
– А меня уже и не спрашивают, – вздохнула сумка.
Разбойник начал:
– Русалочка белая, что беды наделала, в замок приползала, княжича украла…
Это должно было быть вступлением. К вопросительной части вор не продвинулся. Лучник Иван его не слушал и отгадывать не собирался. Он оценивал расположение врага – расстояние между ними. Иван выжидал подходящего мгновения, когда рассказчик увлечется собственной историей и позволит самому себе на нее отвлечься. На слове «украла» лихой детина непозволительно вытянул шею, и Ваня в прыжке выудил безошибочно стрелу из колчана и проткнул ею вражеское горло под кадыком. Разбойник от удивления разинул рот. Из него вырвалось мычание, а следом хлынула кровь. Он шагнул было на Ивана, но пошатнулся, обхватил стрелу за перья и повалился, сотрясая землю. Поднялась пыль.
– Дядя, не надо, – Федька-юнец пятился, – не надо.
Когда Ваня нагнал его, он успел только выкрикнуть «святая милиция!» и что-то еще про божьего раба. Изумленный Заборов видел только голую спину лучника и твердую руку, которая слаженно, как поршень паровоза, поднималась и опускалась в Федьку. Когда же Ваня кончил, он повернулся к Заборову. Был он ни рад, ни расстроен.
– Я что-то пропустил? – спросила сумка, пока Ваня вытирал об нее руки.
Ожидаемо слетелись вороны. Два щуплых, еще вчерашних птенца растаскивали Федькино лицо, схватывая по мелочи, и тотчас отскакивали, как если б Федька мог отмахнуться. Старый же, опытный ворон взошел на лоб разбойника-главаря и принялся ковырять единственный настоящий глаз. Заборов, молча наблюдавший расправу, на мгновенье узнал стрельца. Воспоминание всполохнуло, как молния, но он его не удержал. Он первым вызвался взвалить ношу и, не задавая вопросов и не комментируя бойню, последовал за Иваном. Переступая через трупы, он решил плестись в нескольких шагах от Ивана, чтобы невольно не прервать необходимое в таких случаях молчание.
Молча они вышли к Днепру. Вдоль заросшего берега цвела лиловая сирень, и дух ее был, как у чистой невесты. На травинках качались кузнечики. Знойный воздух был пропитан пыльцой. Все гудело и жило.
– Тут и схороните мя, – попросила шкура.
У самой воды стояла лодка и ждала Ваню. Его манил другой берег. Виднелся его мрачный сад сплошной черноплодки. Над рекой неслось девичье пение. И хотя на этой стороне было по-летнему хорошо, так хорошо, как может быть только во младенчестве, в котором нет государственных поручений, сердце звало Ваню переправиться. Грибной дождь зашуршал в листьях. Пошел и перестал, но почву немного смочил.
Рыли руками. Благо, медведь был полый. Ограничились ямкой, глины начерпали на ведро. Развернули Мишку, встряхнули от дорожной пыли и бережно сложили.
– Рад был послужить тебе, Иван. – Медвежья морда чавкала, говорила невнятно. Видимо, в пасть набилась земля.
Забросали. Заровняли. Поклонились в пояс. Тут даже Заборов не ерничал, похороны дело такое, все ж не поход в баню.
Ваня толкал вросшую в землю лодку и не слышал, как из-под земли донеслось:
– Помяни меня, Иван Дмитриевич.
А Заборов услышал и вспомнил, кто стрелец в самом деле и откуда знает его, да промолчал, подобру-поздорову.
Веслами водил Заборов. Иван растянулся и свесил над водой голову. «До чего чистая!» Видит Заборов – Ване на лопатку сел слепень; бросает весла, лезет, смахивает. Ваню удивила перемена в товарище, эти робость и услужливость, взявшиеся из ниоткуда. Чинопочитание как-то не шло его хитрой, острой, зубастой роже. Но сердцем Иван был уже на новом берегу, и мысли о Заборове разбегались врассыпную. На середине, где течение заметно усилилось и Заборов навалился на весла, Иван разглядел в глубине большого сома, как ему показалось. Сом извернулся, повернул голову к небу – и Иван разинул рот. На него со дна плыла девица. Она вынырнула и приподнялась на руках, упираясь о нос лодки. Течение сбило с ее белой кожи ил. Голой груди она не стеснялась и смотрела на Ваню ласково и просто, как будто встретились они на людях в воскресенье после службы.
– Скажи, Иван Дмитриевич, когда конец дней наступит? – спросила девица и потянулась к его лицу рукой.
Она едва коснулась бороды, как из-за спины стрельца вырос Заборов. Он размахивал веслом и гнал гостью:
– Пропади! Ну!
Ваня одернулся и разглядел рваную щеку речной девы – в разрезе виднелись острые, сточенные зубцы. Иван испугался. Он стал отталкивать ее от себя, сбрасывать ее склизкие руки. Русалка разинула пасть и заорала так, что из заячьих ушей пошла кровь.
– Когда конец дней наступит? Когда конец…
Заборов угодил ей лопастью по шее, и, взвизгнув, она шлепнулась в воду. С минуту они вглядывались в рябь и все ждали наступления. Но круги разошлись, и Заборов вернулся на скамейку. Ваня отполз от края, как от греха, подальше и тихо, как будто боялся свидетелей, шепнул «спасибо». Он ее знал. Точно знал. Но не мог вспомнить. Лицо ее было знакомым. Не было у ней прежде рваной раны, и глаза были другими – живыми, а не осоловелыми, как сейчас. Ваню тряхануло и подбросило. То гребец его въехал на берег, с маху.