Журнал «Юность» №05/2021
Шрифт:
Иван пошел на пение, что звенело в чаще. Заборов остался стоять у суденышка.
– С Богом, Иван Дмитриевич. Я буду здесь, когда понадоблюсь.
Стрелец не расслышал своего имени, он не слышал ничего, кроме тонкого голоса, звавшего его. У полосы рябинового леска в воздухе висела черная птица. Крыльев у нее не было. Она не опускалась за счет хвоста. Длинные перья ходили взад-вперед.
– Долго же я ждала тебя, Иван Дмитриевич. Стерегла то, за чем пожаловал.
– Мою память?
– Не твою. Нашу память. Твою, мою, Заборова… Ступай же к нашему ребенку!
Только сейчас стрелец понял, что птица висит над гнездом. На тонких черных веточках яйцо размером с младенца. «Тяжелое». – Иван поднял и поднес его к птице. Та села ему на плечи. Она была измучена беспрерывной борьбой с притяжением.
– Сколько же ты меня ждала? – спросил стрелец.
– С четверть часа. Четверть часа мы прожили без власти. Не ходи к нам больше. Слышишь?
Яйцо в Ваниных ладонях зашевелилось, затрещало, как назревший арбуз, и раскололось вверху. Сквозь скорлупу, откуда ожидалась голова птенца, вылез железный крест. Принял Иван Дмитриевич державу и вспомнил, кто он, кем был и кем будет. Все его «я» успокоилось. Что ни мысль, то вол у водопоя. Что ни вдох, то праздник. «Мы вернулись в себя», – понимал он и был готов смеяться и плакать от счастья, сошедшего на него.
– Князь я, Великий, – сказал вслух Иван Дмитриевич и как будто открыл и без того распахнутые глаза.
Великий князь Смоленский, царь Польский и Литовский Иван Дмитриевич вернулся в себя и звучно вдохнул. Какое счастье быть живым! Какое оно простое и забываемое. И до чего сладостно напоминание! По телу еще блуждала слабость, но она уступала пробудившейся крови. В онемевших пальцах покалывало. Щекочущие волны подмывали смеяться, осподарь себя не сдерживал.
– Отоспался, – понял Заборов, стоявший тут же, при теле.
– Сколько меня не было? – спросил Иван Дмитриевич.
Он встал с постели, одернул балдахин и сошел с помоста на пол.
– Пятнадцать минут, солнце.
Иван Дмитриевич наступил босой ногой на что-то мокрое и липкое. На паркете стыло черное озерцо крови, и от него через зал к высокой двери тянулась речка. У истока широкая и густая, и тоненькая, как ручеек, в устье, где впадала в следующий зал.
– Я натворил? – Князь нахмурился.
– Все живое умирает, по-другому не бывает. Нечего скучать, Иван Дмитриевич. – Заборов ласково улыбнулся и поклонился в пояс.
– Рассказывай!
К Великому уже бежали служки с ведром и тряпками. Следом шел холоп с платьем и сапогами.
– С кровати ты повалился. Ребра ушиб. Потом велел супу испробовать. Ну мы с супом немного опоздали… От паха до шеи. – Заборов разрезал воздух указательным пальцем, показывая, как погиб прислужник.
– Ты почему, дурак, пояс с ножнами не отвязал? – Иван Дмитриевич переменился в настроении и, казалось, гневался взаправду.
Заборов хорошо знал отходняковые качели, сам не раз качался и потому был спокоен. Опасности в великокняжеском недовольстве он не учуял. «В ярость не вырастет».
– Как можно, Иван Дмитриевич? Княжеский-то пояс.
Да ты б меня первого… как проснулся.
Заборов
– Ну, Заборов, будет. Вставай. А вот суп все ж охота.
Они проследовали в столовую через размашистые комнаты заборовских палат. Дом был устроен таким образом, что каждая зала имела две двери, и каждая дверь вела во что-то новое. Коридоров боярин не любил. Из хозяйской спальни они перешли в гостевую. Она была светлее, радужнее. Окна ее смотрели в сад, а не на город. Далее следовала галерея – византийские образа вперемешку с батальными полотнами. Собрание спешное, безвкусное и недешевое. За галереей были похожая библиотека со многими ярусами и лестницами и только после – столовая. Стол был собран на двоих. Обойдя лебедя вниманием, Иван Дмитриевич сам придвинул к себе супницу и принялся есть большим черпаком, оставленным внутри для разлива. Заборов тихонько ломал хлеб и любовался князем, тянущим в себя холодный суп на кислом квасе. К бороде его лип щавель, а после большого куска разваренной рыбы он облизывал запачканный мизинец. Воскрешающий жор был знаком каждому пробудившемуся путешественнику.
– Заборов. – Великий отодвинулся от стола. Он мог бы продолжать, но это разморило бы его, а еще следовало быть в Кремле, принимать ненавистное посольство. – У убитого нами скатертного родня в твоем доме осталась?
Заборов метнул взгляд на людей, стоявших на услужении за спиной князя, и те, поймав негласный приказ на лету, как кость, сорвались со своих мест.
Не успел Иван Дмитриевич докурить папиросу, как они ввели зареванного мужика с большими и глупыми, телячьими глазами.
– Как звать? – спросил князь.
Он любовался то янтарным своим мундштуком, подарком княгини на именины, то кольцами дыма, которые ловко пускал, постукивая пальцем по щеке.
– Никитин. Подьячий я. – И мужик упал на пол и пополз к государевым сапогам.
– А ну, встань! – И Иван Дмитриевич поднялся сам.
Никитин подпрыгнул и до того растерялся, что снова заплакал.
– Ты теперь, Никитин, дьяк. Собирайся и переходи ко мне в Кремль.
– Я? За что радость-то такая? – Мужик непроизвольно потянулся к полу.
– Да встань ты уже. – Княжья милость была в шаге от раздражения. – Ты у боярина Заборова столом заведуешь?
– Нет, – честно сказал мужик. – Повар. – Больше всего на свете он хотел, чтобы разговор этот закончился.
– Ну а кушанье ты закупаешь?
– Я, солнце.
– Так вот. – Иван Дмитриевич остался доволен тем, как ловко он подвел к награде. – Так вот, стерляди такой я отродясь не пробовал. Будешь к моему столу такую же доставлять.
Иван Дмитриевич кивнул на дверь, и Заборов прогнал дьяка Никитина и стражей, которые шли теперь смирно рядом с тем, кого едва ли не волоком втащили минутой ранее.