Журналисты не отдыхают
Шрифт:
Но дела пошли совсем не так, как хотелось. Для начала ушел этот безумный немец, барон Унгерн, вообразивший себя новым Чингисханом. Семенов тогда решил, что это и к лучшему. Унгерн был грамотным и смелым офицером, но слишком часто допивался до белой горячки.
Но дальше пошло ещё хуже. Колчак оказался полным дерьмом. Он не то, чтобы не завоевал Россию, он и своей территории удержать не сумел. И к нему подошли остатки колчаковских войск под началом генерала Каппеля. Отношения между каппелевцами и семеновцами были сложные. Белые семеновцев называли "гейшами".
В конце концов, бойцы более-менее друг другу притерлись. Деваться-то некуда. Хотя общего командования так и не было.
Некоторое время Семенова радовали идеи большевиков о создании Дальневосточной республики. Ведь если это так - значит, красные слабы.
Но вот вдруг это оказалось полной чушью. Красные начали наступление и почти уже подошли к Чите.
А вчера дошла весть, что во Владивостоке произошел переворот и красные захватили там власть. Благовещенск тоже захватили красные.
Семенов, крупный мужчина с усами, которые были очень похожи на украшение лица его противника, Чапаева, нервно расхаживал по кабинету Дворянского собрания, которое его армия обратила в штаб. Ну, что ж, пусть положение не очень, но продержаться можно.
– - Господин атаман!
В кабинет ворвался адъютант.
– - Почему вы врываетесь без доклада?
– Раздраженно буркнул Семенов.
– - Японцы уходят!
– - Как так?
– - Просто уходят. Снимаются с позиций. Сворачивают штаб.
Семенов схватился за телефон, но с японским командованием его не соединяли. Он выскочил на улицу, его пролетка с охраной двинулась в направлении японского штаба. На подъезде он увидел экипаж Каппеля. У Семенова с генералом отношения были непростые, но тут уж не было места выяснять отношения. Они почти одновременно вошли в японский штаб. Там шла деловитая эвакуация.
Командир японского отряда их долго не принимал. Но когда они ворвались к нему в кабинет...
– - Что происходит?
– Заорал Семенов.
– - Нам приказано уйти в Харбин, -- ответил японский полковник. И в его взгляде, несмотря на холодную вежливость, чувствовалось презрение. В самом деле - не можете сами себя защитить?
Два контрреволюционных военачальника вышли несколько ошарашенные. Но отнюдь не сломленные.
– - Что будем делать, Владимир Оскарович?
– - спросил Семенов.
– - Будем воевать. У нас другого выхода нет.
После отхода японцев отряд анархиста-партизана Тряпицына перерезал сообщение с Харбином. Но сдаваться ни Каппель, ни Семенов не собирались. Не те это были люди.
Перечитывая сообщения корреспондентов РОСТА, я задумался. Ну, Семенов - это понятно, мразь, по которой плачет веревка. В моей истории он звал эмигрантов сражаться против наших на Халхин-Голе. А вот Каппеля жалко. Нормальный человек, просто что-то не понял. Но придется уничтожать...
Но наш бронепоезд стоит, подлец такой, во всей красе
Я как коренной петербуржец, всегда недолюбливал Москву. Хотя я знал этот город
Вышло это не очень. В Москву я тогда так и не перебрался. Хотя у моей подруги была унаследованная от крутых партийных родителей трехкомнатная квартира на престижном Кутузовском проспекте. За то, чтобы вселиться в такую жилплощадь, люди и тогда, и в более поздние времена, вляпывались даже в уголовщину. Но мне невские берега были дороже.
Забавно, что моя подружка Светлана столицу тоже не любила. Именно она сказала классическую фразу питерских снобов: "Москва - большая деревня". Первоначально я думал -- это потому, что о её родном городе в народе говорят - "Тверь-городок - Петербурга уголок"*.
(*Тверь и в самом деле очень похожа на Питер.)
Но потом выяснилось, что дело тут куда глубже. Ещё когда мы катались на бронепоезде, Светлана как-то после хорошей выпивки стала рассказывать про князя Михаила Тверского, про то, что москвичи забрали власть исключительно подлостью. А на самом деле столицей России должна быть Тверь.
Никифор Сорокин аж офигел и выдал:
– - Света, у тебя какой-то нездоровый великотверской шовинизм*.
(* У автора много друзей в Твери, и с такими взглядами я не раз сталкивался.)
Про то, что московские князья были и в самом деле теми ещё ребятами, я знал и сам. Но, в конце концов, победителей не судят. Ивану III удалось собрать Россию, его конкуренту Михаилу Тверскому не удалось. А методы в политике я видел и более подлые. Да и мы тоже не все в белом...
Это я к тому, что Белокаменную мы не любили. Но вот теперь пришлось жить и работать в Москве. Город этого времени мне тоже не слишком нравился, хотя он был симпатичнее, чем то безобразие, которое я видел в начале ХХI века. Да только уже никуда не деться. Выход с той должности, которую я занимал, был один - к стенке. А как сказал поэт Мандельштам, "я ещё не хочу умирать".
Но вот Воробьевы горы мне нравились. Отсюда Москва выглядела очень красиво. В первые дни декабря уже выпал снег, светило редкое в этом месяце солнце - так что "сорок сороков" церквей смотрелись как на картинах Кустодиева. Не хватало только троек с пьяными ухарями-купцами на переднем плане. Но старых купцов большевики уже отправили в расход, а новые, нэпманы, пока что не появились.
На этих самых горах я встречался с товарищем Луначарским. Подобное место встречи было вызвано просто тем, что ведь надо воздухом-то подышать. Это ведь только в книгах Конюшевского герой то бегает по лесам с автоматом, то дает советы товарищу Сталину. На самом-то деле руководящий работник сидит в кабинете. Мне тоже очень хотелось поехать куда-нибудь в "поле", как обычный репортер. Но ведь сам виноват. Не по должности теперь с блокнотом бегать.