Жюльетта

де Сад Маркиз

Рычания Сен-Фона, перемежавшиеся Дерзкими чудовищными богохульствами, были ужасны; он был в полубессознательном состоянии, когда мы перенесли его в постель, и, несмотря на смертельную усталость, он пробормотал, что хочет провести ночь со мной.

И вот этот несравненный либертен десять часов наслаждался блаженным сном ребёнка, как будто целый день творил добрые дела. Я долго смотрела на него, пока он спал, и если до того у меня были какие-то сомнения на этот счет, теперь я окончательно убедилась, что совсем нетрудно сделать первый, совсем маленький шажок, и все остальное будет легко и просто. Поверьте мне, друзья, тот человек, кто сумел изгнать из своего сердца всякую мысль о Боге и религии, кто, благодаря золоту или влиянию, сделал себя недосягаемым для закона, кто закалил свою совесть и привел её в абсолютное соответствие со своими наклонностями и очистил от всех угрызений, – повторяю, такой человек может делать все, что пожелает, и будет по-своему прав.

Проснувшись, министр спросил меня, правда ли, что он – самый порочный и жестокий из смертных. Я знала, как он хочет получить утвердительный ответ, и, не задумываясь, дала его. Он самодовольно улыбнулся и сказал:

– Ты мне льстишь, девочка.

– Нисколько, я говорю совершенно искренне.

– Будем надеяться. Да, мой ангел, – сладко зевнул он, – по Другому и быть не может. Разве моя вина в том, что я такой, какой есть, и разве не сама Природа вдохнула в меня неистребимый порыв

к пороку, но не вложила никакого намека на добродетель? Согласись, что я служу ей не хуже тех, кто предпочитает делать добро. Для меня это очевидный факт, равно как и тот, что нет большего безумия, чем противиться её законам. Я – ядовитое растение, которое она взрастила на целебном дереве, и она находит мой образ жизни не менее полезным для себя, чем поведение добропорядочного человека, и коль скоро мы знаем, что зло и добро на земле неразлучны, какая нам разница, в какую категорию мы попадаем? Бери с меня пример, Жюльетта [А вы, пылкие и сластолюбивые дамы, подумайте хорошенько над моими словами: они адресованы не только Жюльетте, но и всем вам; если вы хоть чуточку разумны, вы не замедлите извлечь пользу от этих слов. Мое страстное желание – помочь вам стать счастливыми, но вам никогда и ни за что не стать счастливыми, если только вы не перестроите вашу жизнь сообразно моему совету. (Прим. автора.)], твои врожденные наклонности направлены в эту сторону; пусть не страшат тебя злодейские поступки: чем они ужаснее, тем более любы Природе. Тебя интересует чувство вины? Так вот: единственная наша вина – наша нерешительность, посему, милая девочка, подними выше голову и шагай вперед без страха. И оставь скучнейшей части человечества глупые сказки о том, что праведность и скромность должны сопровождать плотские наслаждения, ибо это злостное заблуждение. Наслаждаться по-настоящему может лишь тот, кто преступает все пределы, и доказательством тому служит тот факт, что надобно нарушить общепринятые правила, чтобы удовольствие стало именно удовольствием; шагай вперед, круши все на своем пути, и возбуждение твоё будет возрастать с каждым твоим шагом; ты не сможешь достичь цели своего путешествия до тех пор, пока брожение чувств не дойдет до кульминации, покуда не дойдешь до последнего предела того, что способен выдержать человеческий организм; только тогда твои нервы сгорят дотла, придут в состояние, близкое к параличу, превратятся в сплошную конвульсию, которая и есть высшая бесчувственность, то есть абсолютное отсутствие чувствительности. Тот, кто хоть раз познал яростную мощь и магию наслаждений, пароксизм сладострастия, должен уразуметь, что, только испытав величайший переворот в нервной системе, можно испытать то пьянящее чувство вознесения, которое так необходимо для истинного наслаждения. Что такое наслаждение? Это то, что случается, когда атомы сладострастия или атомы, излучаемые сладострастными предметами, сталкиваются в жаркой схватке и воспламеняют электрические частички, циркулирующие в пустоте наших нервных волокон. Следовательно, для полноты удовольствия это столкновение должно быть как можно яростнее, однако настолько тонка природа этого ощущения, что самая ничтожная причина может испортить и свести его к нулю; поэтому душа должна быть подготовлена, успокоена и приведена в состояние безмятежности посредством некоторых мыслительных или физических упражнений – должна обрести спокойный созерцательный взгляд, только в этом случае искры воображения смогут разжечь пламя чувств. И вот, уловив этот счастливый момент, ты должна прежде всего расслабиться, дать волю своему воображению, а потом поступать по его велению, исполнять все его капризы и прихоти и делать не только то, чего оно хочет, но, употребляя на практике свою философию и прежде всего хладнокровие своего сердца и молчание своей совести, поощрять его на новые фантазии, которые будут вливать энергию в атомы сладострастия, заставят их ещё яростнее сталкиваться с молекулами и вибрировать ещё сильнее, и вот эти вибрации и составляют наше наслаждение. Из всего мною сказанного ты должна понять, Жюльетта, что человеческие законы сдерживают наше сладостное исступление, заковывают его в цепи пристойности и добродетели и круто меняют его суть, они действуют на наше исступление подобно тому, как действует холодная вода на огонь, как узда и вожжи на молодого горячего коня, который, закусив удила, рвется в галоп.

В подобных случаях помеха со стороны религии, несомненно, является главным нашим врагом, постоянным источником душевных мук и сомнений для всех, кто томится в оковах; однако победить предрассудок – это половина дела: он будет существовать до тех пор, пока стоят алтари Бога, придуманного людьми. Не требуется большого ума и не надо никаких усилий, чтобы отвергнуть отвратительные химеры религии, ни одна из которых не выдерживает никакой критики. Однако, Жюльетта, надо идти дальше, ибо есть бесчисленные общественные условности, не менее опасные, чем религия, и ты, вооруженная трезвым и ясным умом, должна смести их со своего пути. Иначе, оказавшись в этих мерзких оковах, ты скоро обнаружишь, что они мешают тебе не меньше, чем религия, а если ты и их сотрешь в порошок, если укрепишь свои позиции, подавив свою совесть, тогда твоё наслаждение станет настолько сильным и полным, насколько позволит Природа, и тогда безумие твоё вознесется на такую высоту, где неземные наслаждения превысят твои физические возможности. Но не обольщайся, что так легко сделаться счастливым: предрассудки ещё долго будут тяготить тебя и воздвигать на твоем пути бесчисленные барьеры, это все – проклятые роковые следствия воспитания, единственное лекарство от которых ясный ум, непоколебимое упорство и, в особенности, укоренившиеся привычки.

Только понемногу – но не подумай, будто я хочу разочаровать тебя, – только мало-помалу ум твой закалится, появится привычка – твоя вторая натура, которая порой ещё сильнее, чем первая, и которая, в конце концов, сможет сокрушить те самые принципы, что кажутся нам наиболее неуязвимыми, наиболее священными; привычка необходима, как воздух, для порока, и я желаю тебе приобрести её как можно скорее, ибо от этого будет зависеть твой успех на избранном поприще. Повторяю: эта привычка раздавит угрызения, сокрушит их, успокоит совесть, прекратит глупое мычание, которое порой исходит из сердца, и ты увидишь вещи в истинном свете. Изумившись тому, как хрупки оказались оковы, которые когда-то держали тебя в плену, ты с сожалением и даже с тоской будешь оглядываться назад, в те времена, когда ты противилась зову сладострастия; ты и в дальнейшем будешь встречаться с препятствиями на пути к счастью, но если ты хоть раз вкусила , его, восхитительное воспоминание об этом превратит шипы, разбросанные на твоей дороге, в дивные цветы. Так скажи, чего тебе бояться в тех обстоятельствах, в которые я тебя поместил, при той безопасности, что я тебе гарантировал? Подумай о своем исключительном положении, о своей безнаказанности и скажи, кто ещё во Франции имеет столько возможностей наслаждаться до безумия самыми сладостными преступлениями? Обрати внимание и на другие свои преимущества: восемнадцать лет – самый цветущий возраст, превосходное здоровье, прекрасная внешность, благороднейший стан, самый глубокий ум, какого только можно себе пожелать, здравомыслие, темперамент Мессалины, богатство Креза, безупречная репутация, обожающие тебя друзья и никаких родственных уз, никаких оков… Может быть, ты боишься закона? Выбрось это из головы: если когда-нибудь меч правосудия будет занесен над тобой, Жюльетта, пусть твоей защитой будет коварство и обольстительность, но не останавливайся на этом – ты должна стряхнуть с себя безмятежную негу, облачиться в соблазнительные одежды, выйти в свет, и у ног твоих будут лежать тысячи обожателей; стоит тебе только шевельнуть бровью, и десятки тысяч коленопреклоненных рыцарей с радостью прольют свою кровь, всю до последней капли, защищая твоё честное имя, имя своей богини; десятки тысяч сердец будут трепетно биться только в твою честь, и там, где другим приходится страшиться осуждения, ты встретишь только преданных поклонников. Пусть одинокий, обездоленный, нищий человек, который ничего не стоит, не стоит даже своего имени, стонет под игом – для того он и создан. Но тебе, Жюльетта, – тебе суждено привести в смятение Природу, сеять разрушение и смерть на своем пути, разорвать вселенную на куски; мужчины будут принимать твой гнев как ниспосланный с неба и оказывать тебе божеские почести, когда ты обратишь к ним благосклонную улыбку, когда уделишь им хоть чуточку внимания, и будут трепетать в страхе, когда взглянешь на них с гневом, но всегда и во всем, что бы ты ни делала, ты будешь для них Богом.

Да, Жюльетта, без страха и сомнения отдавайся своим неукротимым чувствам, своим непостоянным капризам, властному влечению своего жестокого сердца; в твоей распущенности я черпаю вдохновение и удовольствия, в твоих удовольствиях нахожу радость; подчиняйся только зову похоти, следуй за ним, и пусть твоё изощренное воображение разнообразит наши с тобой утехи – только многократно повторяя их, мы достигнем счастья. Счастье капризно и мимолетно, оно осеняет своим крылом лишь того, кто достаточно умен, чтобы заметить его, кто достаточно ловок, чтобы схватить его, и силён, чтобы его удержать; никогда не забывай, что все человеческое счастье питается нашим воображением и что прийти к нему невозможно, не потакая своим прихотям. Самый счастливый из смертных – тот, у кого больше средств и возможностей удовлетворить свои желания, тот, кто не брезгует ни женщинами, ни мужчинами, ни даже детьми; все, тебя окружающие, служат для удовлетворения твоей похоти, и все, что она диктует – прекрасно, все, что она порождает, – естественно.

Посмотри, как непостоянны и слабы звезды в ночном небе, поэтому уподобись солнцу, и пусть оно всегда отражается в твоих прекрасных глазах. Сделай своими кумирами Мессалину и Теодору, по примеру этих великих шлюх античности окружи себя гаремом из лиц обоего пола, в котором ты сможешь купаться в любое время, когда тебе захочется окунуться в океан мерзости. Не стыдись ни грязи, ни бесчестья, находи высшие радости во всем, что есть самого отвратительного и непристойного, самого неестественного, незаконного и безбожного на свете. Без колебаний и сомнений оскверняй любую, самую прелестную часть своего помни, что нет ни одной, где не может торжествовать сладострастие, и что неземные наслаждения заключаются в что по общепринятому мнению оскорбляет Природу. Когда самые мерзкие излишества разврата, когда самые изощренные оргии и похотливые утехи начнут истощать тебя, обратись к жестокостям, и они вновь вдохнут в тебя жизнь; пусть самые чудовищные и подлые поступки, самые выдающиеся злодеяния, самые немыслимые и не имеющие пока названия – преступления, самые страшные извращения, от которых кровь стынет в жилах, – пусть они сделаются твоими крыльями и вознесут твою душу к сияющим высотам и вырвут её из летаргического сна, в который иногда ввергает её разврат. Помни, что Природа не предусмотрела ни пределов, ни наказаний за их нарушения: позволительно все, что от неё исходит; создавая нас, она позаботилась единственно о том, чтобы мы не имели ни сил, ни возможностей вредить ей. Тогда только ты узнаешь, что Любовь порой превращает свои стрелы в смертоносные кинжалы и что часто жалобы тех, кого мы истязаем, исторгают из нас больше спермы, нежели изысканные манеры Цитеры [Греческий остров около Крита, на берег которого, по преданию, вышла из морской пены Афродита. Символ утонченной красоты.].

Глубоко тронутая речами Сен-Фона, я осмелилась заметить, что боюсь, как бы в один прекрасный день доброта его не иссякла. На это он ответил так:

– Знаешь, Жюльетта, ты бы давным-давно утратила право на мою милость, будь я просто твоим любовником, ибо, как бы красива ни была женщина, её чары недолго действуют на меня. Если бы на моём месте был пылкий мужчина, который всегда стремится избавиться от своей возлюбленной, как только она начинает ему надоедать, тогда у тебя могли бы возникнуть подобные опасения, однако, думаю, нет необходимости напоминать тебе, Жюльетта, что во мне очень мало от пошлого и вульгарного возлюбленного: мы связаны с тобой сходством вкусов, образа мыслей, взгляда на мир и собственными интересами; я ценю наши отношения, потому что они основаны на чистейшем эгоизме, а такая связь длится вечно. Разве я рекомендовал бы тебе совокупляться на стороне, если бы был твоим любовником? Конечно же, нет, Жюльетта. Следовательно, тебе нечего бояться, что моё отношение к тебе изменится; если когда-нибудь я оставлю тебя, причиной расставания будешь только ты. Повторяю: будь умницей, верно служи моим удовольствиям, будь неистощима в выдумках, в моём присутствии выказывай мне покорность, доведенную до крайней степени унижения – чем ниже ты будешь склоняться к моим ногам, тем выше я вознесу тебя над всеми остальными, – а самое главное – исполняй без тени смущения и намека на упрямство все, что я от тебя потребую, и я сделаю тебя счастливейшей из женщин так же, как ты сделаешь меня удачливейшим из мужчин.

– О, мой повелитель, – восхитилась я, – будьте уверены, что если я и желаю царить над людьми, так лишь для того, чтобы поставить их перед вами на колени.

Вслед за тем мы оставили общие рассуждения и перешли к некоторым частностям. Сен-Фон с сожалением заметил, что ему так и не удалось замучить свою племянницу на колесе, добавив, что сделал бы это непременно, если бы не строгий приказ доставить её голову в Париж. Потом он выразил живейшее восхищение Делькуром.

– У него необыкновенно богатое воображение, – сказал министр. – Он молод и к тому же силён, и я одобряю тебя, что ты возжелала его член. Что до меня, я всегда любил совокупляться с ним. Кстати, позволь заметить тебе, что человек, которым мы наслаждались когда-то в молодости, может доставить нам особенное удовольствие и в пятьдесят лет. Мы очень похожи с тобой, не правда ли, Жюльетта? – продолжал он. – Ведь Делькур воспламенил тебя также своей профессией, если бы он не был палачом, ни один из нас не обратил бы на него никакого внимания.

– И много у вас таких подручных? – поинтересовалась я.

– Эта мания появилась у меня лет пять-шесть назад, – отвечал он, – и в поисках таких людей я объездил все провинции. Когда-нибудь и ты поймешь всю сладость ощущения, когда в твоей заднице торчит член помощника палача; впрочем с некоторых пор я имею подобное пристрастие и к мясникам и не раз получал удовольствие, когда мне приводили прямо с бойни юношей, с головы до ног забрызганных кровью.

– Я отлично вас понимаю, – сказала я с воодушевлением.

– Да, словами этого не выразить, – мечтательно проговорил он. – Поверь мне, дорогая, такие эпизоды требуют патологической развращенности, но какого дьявола значит для нас похоть, если она не заканчивается самым мерзким распутством? Кстати, – заметил министр, – одна из твоих лесбиянок всерьез заинтересовала меня: я имею в виду прелестную блондинку, которая, если не ошибаюсь, приняла последнюю порцию моей спермы.

– Пальмира?

– Верно. Ты её так называла. Её зад показался мне самым красивым, а дырочка самой узкой… и самой жаркой. Где ты раздобыла эту шлюху?