Жюстина, или Несчастья добродетели. Преступления любви, или Безумства страстей
Шрифт:
– Как! – воскликнут иные из наших читателей. – Не должен ли был этот человек проникнуться нежнейшей признательностью к своей благодетельнице? Мог ли он думать о чем-либо другом, чем броситься перед нею на колени? Ну что ж, признаемся мы тогда: Сен-Флорану куда более пристало оставаться среди злодеев и мошенников, чем быть вырванным из их рук с помощью своей очаровательной и благородной племянницы. Более того, мы опасаемся, что Жюстина, избежав опасностей, которыми ей грозило соседство Дюбуа и других разбойников, в скором времени подвергнется еще большим угрозам, доверившись своему дорогому дядюшке! Да, да, именно с его стороны и после такого благодеяния, оказанного ему только что! Ах, разве нет достаточно испорченных натур, которых не сдержать никакими путами. Многочисленные препятствия только разжигают
Между тем наши беглецы устремились поспешными шагами, не говоря ни слова, подальше от опасного места, и первые лучи Авроры застали их уже вне опасности, хотя из лесу они еще и не вышли. И вместе с проблесками денницы, заигравшими на восхитительных чертах Жюстины, в сердце ее спутника все сильнее разгоралась нечестивая кровосмесительная похоть. Жюстина представала перед ним феей цветов, раскрывающей по велению первых солнечных лучей венчики роз, и даже самим солнцем, озаряющим ночную темь. А она между тем шла впереди быстрым шагом, лицо ее разрумянилось, прекрасные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, стан являлся взорам Сен-Флорана во всем своем великолепии. Время от времени она оборачивалась к нему с очаровательной улыбкой, сулившей, казалось, так много.
Говорят, что глаза – зеркало души. Пример Сен-Флорана опровергает это утверждение: самые черные замыслы гнездились в его душе, самыми нечестивыми желаниями была обуреваема она, но глаза Сен-Флорана светились мягкостью и благодушием. В них Жюстина могла бы прочитать лишь искреннюю радость от обретения такой несчастной и такой прелестной племянницы. А между тем взгляд Сен-Флорана, острый и проницательный, отмечал все прелести Жюстины и проникал сквозь все покровы.
Вот в таком состоянии наши беглецы достигли Люзар-ша. В первом же встреченном трактире они остановились для отдыха.
Глава IV
Неблагодарность. Странный спектакль. Интересное знакомство на новом месте. Безбожие. Безнравственность. Нечестивый сын. Сердце Жюстины
Случаются такие обстоятельства, когда человеку, располагающему значительным состоянием, оказывается вдруг не на что жить. Именно это и случилось с Сен-Флораном: четыреста тысяч франков находилось у него в бумажнике, но он не располагал ни одним луидором, ни одним су. Это-то и привело его у дверей трактира в некоторое замешательство, не скрывшееся от глаз Жюстины.
– Успокойтесь, дядюшка, – сказала Жюстина, улыбаясь его смущению. – Разбойники, от которых мы избавились, не оставили меня без денег. Вот двадцать луи, возьмите их, пожалуйста, заплатите хозяину, что останется, раздайте нищим. Я ни за что на свете не стану пользоваться этим золотом.
Притворщик Сен-Флоран, игравший в благородство, которого в нем, как бы ни обманывалась на этот счет Жюстина, не было ни на грош, взял деньги лишь после того, как Жюстина приняла от него в свою очередь заемное письмо на сто тысяч франков.
– Берегите эту бумагу, – сказал он, – она ваша. Но это весьма слабая компенсация тех бесценных услуг, которые вы мне оказали, дорогая моя племянница. И помните, что я не оставлю вас своею заботой до конца дней своих.
За обедом Сен-Флоран заметил, как Жюстина о чем-то глубоко задумалась. Он спросил о причинах ее беспокойства.
– Сударь, – сказала она, пытаясь вернуть ему бумагу, – я не заслуживаю такого знака признательности и не могу позволить себе принять столь щедрый дар.
Сен-Флоран – человек умный и опытный, – и в этот раз сумел, однако, убедить свою племянницу, и ценное письмо, несмотря на все ее возражения, все-таки осталось в кармане у Жюстины. И все же выражение тревоги не покинуло ее лица. Тогда Сен-Флоран настоял на том, чтобы Жюстина рассказала ему всю свою историю, и она с чистым сердцем поведала ему все, закончив свою повесть опасениями по поводу
– Все это можно устроить, – отвечал коммерсант, – Здесь неподалеку живет одна моя родственница. Мы к ней отправимся, я вас представлю ей и попрошу приютить у себя, пока я самолично не улажу все ваши дела. Она самая порядочная женщина на свете, вы у нее будете чувствовать себя как у родной матери. Живет она в прелестной деревеньке возле Бонди. Мы можем отправиться к ней немедленно. Пойдемте, Жюстина. Мне не терпится как можно скорее делом доказать вам свою благодарность.
– О дорогой дядюшка! – Взволнованная, вся в слезах, Жюстина бросилась в объятия Сен-Флорана. – Сколько благородства в вашей душе!
И пока целомудрие проливало слезы благодарности на груди изверга, его окаменевшее в преступлениях сердце все более одушевлялось жаром похоти от этих невинных ласк.
Небольшое происшествие, которое мы не считаем возможным скрыть от наших читателей, могло бы послужить разоблачению Сен-Флорана в глазах племянницы, обладай она более философским и умудренным взглядом на вещи. Но кроткие, доверчивые натуры обычно далеки от подозрений. Жюстина вышла из-за стола, чтобы посетить некий уединенный кабинет. Она не заметила, что следом за нею туда же отправился и Сен-Флоран. Тот устроился так, что, встав на стульчак, мог наблюдать все, что происходило в соседней кабине. Жюстина открыла похотливым взглядам негодяя, не подозревая о его присутствии, все, что приходилось открывать в подобных случаях. Лучшие округлости предстали перед Сен-Флораном во второй раз, окончательно укрепив его в преступном замысле против целомудрия этого прелестного создания. Но все-таки какие-то подозрения у Жюстины возникли. Она заметила соглядатая и, поспешив ретироваться, не могла скрыть своего удивления. Сен-Флоран находчиво оправдывался и в конце концов сумел погасить настороженность юной девицы. Доверие было восстановлено, можно было отправляться в дорогу.
Было около четырех часов дня. Сен-Флоран еще далеко отстоял от разоблачения: он был сама предупредительность, сама порядочность, сама щепетильность. Даже с отцом родным Жюстина не могла бы чувствовать себя уверенней – неопытность никогда не слышит приближения опасности. Вскоре опускающаяся ночь начала разливать по лесу тот таинственный, почти мистический сумрак, который вселяет благоговейный ужас в сердца робкие, а сердца хищные, закостенелые во зле, толкает к преступлению. Путники двигались по узкой тропинке – Жюстина шла впереди. Там, где тропа раздваивалась, она обернулась к Сен-Флорану, чтобы спросить его, куда же следует идти дальше. И тут рассудок распутника помутился окончательно, постыдная страсть стала рвать все препоны: молчание леса, быстро сгущавшаяся тьма – все будило в нем низкие желания, и он надеялся, что теперь-то ему удастся их удовлетворить. Он был напряжен, как струна, и похотливое воображение рисовало перед ним те прелести Жюс-тины, которые ему посчастливилось уже увидеть. Он уже не мог сдерживаться.
– Черт побери! – воскликнул он. – Здесь-то самое время тебя отделать. Я уже давно тебя хочу, мочи нет, и ты сейчас будешь моя! – И с этими словами он схватил Жюстину за плечи, пытаясь повалить ее на землю.
Отчаянный крик вырвался из груди Жюстины.
– А, паскудина, – в бешенстве закричал Сен-Флоран, – тебе не удастся разжалобить меня своими причитаниями. – И, ударив бедную девочку по голове своей тростью, он уложил ее без сознания к подножию дерева.
И вот Сен-Флоран, полновластный хозяин обеспамятевшей Жюстины, задирает ей платье, вытаскивает чудовищный орган из своих штанов и кидается на бедную жертву. Он придавливает ее к земле, раздвигает без всякого сопротивления ноги несчастного ягненка и яростно взрезает сочный плод, предназначавшийся для первых радостей нежной любви, но ставший – увы! – утехой преступления и порока. Злодей торжествует – Жюстина лишена невинности. Ах, какое ристалище открыто для упражнений негодяя! Так тигр рвет на куски бедного ягненка. Он то лакомится им, то рвет снизу доверху, он рычит; течет кровь, но это только распаляет его. И наконец, страсть изливается могучим потоком, знаменуя полное исполнение желаний сластолюбца. Он удаляется нетвердой походкой, сожалея лишь о том, что преступление, доставившее ему столько наслаждений, не может длиться вечно.