Зиккурат
Шрифт:
– А когда вы кого-нибудь пришлете?
Он, скорее, почувствовал, чем услышал, как она вздохнула.
– Сегодня к вечеру, Эмери. Я постараюсь послать к вам кого-нибудь из помощников шерифа.
Если бы она не лгала, подумал Эмери, то назвала бы его «мистер Бейнбридж». Он поблагодарил и повесил трубку, а потом откинулся на спинку стула, поглядывая то на телефон, то на свой дневник. Уже давно пора приняться за дневник, столько всего следует туда записать. В машине Джен был радиотелефон. Интересно, забрали они его или нет9 Эмери не обратил внимания.
Он
Его черные спортивные часы лежали под кроватью. Он достал их и посмотрел на число и время.
«09:17. Вчера приехала Джен, вместе с Бруком и близняшками. Три маленькие смуглые женщины в капюшонах пытались раздеть ее машину. Возникла потасовка между ними и Джен с детьми.»
Он уставился на свою ручку. Она была точно такого же цвета, что и кровь Брука на снегу.
«Эйлин убежала. Я отправился на машине Джен на поиски, и мне удалось обменять линкольн на Эйлин. Одна из женщин меня подстрелила. Английского они не понимают.»
Красная ручка замерла в неподвижности.
Его компьютер дома... Эмери тут же поправил себя, его компьютер в доме Джен был снабжен программой, которая проверяла орфографические ошибки; у этой ручки такой программы не было, однако Эмери показалось, что он услышал сигнал тревоги. А может быть, необычные женщины все-таки знают английский? Во время своих путешествий в другие страны он встречал людей, чей английский понять было практически невозможно. Он попытался вспомнить, что говорили женщины и что говорил он сам – ничего путного у него не вышло.
И тем не менее какой-то удаленный уголок его подсознания не желал согласиться с предыдущими выводами, Эмери подозревал, что на самом деле женщины обращались к нему на английском, только на каком-то странном диалекте:
Whan that Aprille with his shoures soote
The droghte of March hath pierced to the roote.
Он выучил эти строчки еще в школе – сколько лет назад? Нет, нет, гораздо раньше, более шестисот лет назад, – великий поэт написал их на красивом, певучем диалекте, который поначалу казался таким же чужим, как и немецкий язык «Когда дыхание Апреля прогонит Марта холода».*
* When April with his sweet breath // The drought of March has pierced to the root – современное написание этих же строчек.
Ведь язык продолжает меняться, развиваться.
Эмери взял телефонную трубку, не сомневаясь ни секунды, что еще не забыл номер телефона в машине Джен. Набрал его.
Одинокий, печальный сигнал, где-то далеко. В засыпанном снегом черном линкольне? А может такой телефон работать, если в машине нет аккумулятора9 Существуют же переносные телефоны, которые носят в портфеле. Так что, вполне возможно, что телефон работает. Если бы женщины разобрали его на детали, он получил бы специально записанное на пленку сообщение, в котором говорится, что номер отключен.
Он считал гудки, потом сбился, и в этот самый момент кто-то взял трубку.
– Алло, – сказал Эмери – Алло. – Даже ему самому это показалось ужасно глупо
Никто ему не ответил. Очень старательно выговаривая все звуки, он произнес.
– Я тот самый человек, чьего сына вы убили, я приду к вам и прикончу вас всех. Если вы хотите мне что-нибудь объяснить, советую сделать это сейчас, пока я еще даю вам такую возможность
Молчание.
– Отлично. Звоните, если возникнет желание. – Он назвал свой номер, медленно и внятно произнес все цифры, а потом добавил: – Только я не собираюсь долго тут оставаться.
«А если они говорят на таком диалекте английского, которого я не знаю? Мне следовало написать, что я ранен не серьезно. Брук перевязал мою рану. К доктору я не обращался. Может быть, это следовало сделать».
Эмери пощупал повязку и обнаружил, что она стала жесткой от засохшей крови. Если сейчас начать менять ее, придется потратить много времени. Значит, этого делать нельзя. Кроме того, вполне возможно, что от перевязки станет только хуже.
«Мы с Бруком отвезли Джен и близняшек в город. Прежде чем я проснулся сегодня утром, женщины убили Брука на улице».
На берегу реки росло несколько молоденьких ив. Эмери направился прямо к ним, срезал охотничьим ножом шесть штук и вернулся с ними в хижину.
Связав их шпагатом, он изготовил лыжи, после чего крепко-накрепко привязал их к ботинкам.
Он был уже в восьми или десяти ярдах от хижины – шел по снегу, почти не проваливаясь, – когда до него донесся едва слышный телефонный звонок. Эмери вернулся в хижину, оставив на крыльце кувалду, которую прихватил с собой.
– Мистер Бейнбридж? Это Ральф Мертон. – Голос Ральфа Мертона был глухим и печальным. – Позвольте выразить свои глубочайшие соболезнования вам и вашим близким.
Эмери вздохнул и уселся на стул, с трудом пристроив на полу ноги с привязанными к ним лыжами.
– Да, мистер Мертон. Я вам благодарен за то, что вы мне перезвонили. Я не был уверен, что вы зайдете сегодня в свою контору.
– К сожалению, я говорю не из своего офиса, мистер Бейнбридж. У меня имеется... ну... устройство, которое позволяет мне звонить в похоронное бюро и узнавать о том, какие сообщения поступили в мое отсутствие. Могу ли я вас спросить – ваш сын находился на излечении у какого-нибудь доктора?
– Нет, Брук был совершенно здоров, насколько мне известно.
– Доктор не осматривал вашего сына?
– Никто не видел его, кроме меня. – Помолчав несколько мгновений, Эмери добавил: – И еще женщина, которая его убила. Я думаю, с ней вместе была еще одна женщина, в этом случае получается, что и она его тоже видела. Впрочем, думаю, это не имеет значения.
Ральф Мертон откашлялся.
– Доктор должен осмотреть тело вашего сына и выдать свидетельство о смерти, только тогда мы сможем приступить к исполнению наших обязанностей, мистер Бейнбридж.