Зима в горах
Шрифт:
Чтобы не врезать лысеющему мужчине по физиономии, Роджер, стараясь не думать о смысле слов, подверг клиническому анализу его акцент. Это был акцент юго-восточной части Лондона, намеренно перегруженный подражанием протяжным интонациям, которые бытовали в языке высших слоев общества пятьдесят лет тому назад.
Роджер отчаянно замахал барменше. Нет, этому жуткому фарсу пора положить конец. Выпить неразбавленного виски, раз уж его занесло в бар, и прочь отсюда. Лучше проглотить бутерброд с засохшим сыром где-нибудь в пивной, чем есть деликатесы под этим словесным
Ему удалось получить стакан с виски, и он отошел от стойки, чтобы спокойно выпить в стороне. Выбрав местечко у двери, откуда в любую минуту можно было нырнуть за порог, Роджер сделал глоток и подождал, чтобы виски добралось до желудка, оставляя после себя пылающий след; тут он вдруг обнаружил, что стоит возле молодой особы с густой челкой и большими разочарованными глазами. «Ах ты, неудавшаяся красавица! Дай мне обнять тебя — без тебя мне и жизнь не мила…»
— Ну и толкучка, — заметил он. Пусть смерит его презрительным взглядом, пусть даст пощечину. К чему соблюдать достоинство в мире, населенном такими людьми, как Туайфорд или этот лысеющий тип из юго-восточной части Лондона.
— Всем хочется повеселиться, — сказала она, с легкой насмешкой окидывая взглядом зал. — А хорошо провести время не так уж часто удается. Сегодня день рождения моего мужа, и он любит его отмечать.
— Кто же здесь ваш муж?
— Джеральд Туайфорд.
Это по-настоящему удивило Роджера. Он никогда бы не подумал, что Туайфорд мог выбрать себе такую жену. Она говорила с легким северным акцентом; на ней было шерстяное платье сливового цвета с широкой золотой цепью на талии, она была одета с подчеркнутой, казалось, намеренной простотой, тогда как большинство дам по традиции разоделись в пух и прах. Интересно, из какого она круга — литературного или артистического? И если так, то, черт побери, что она могла найти в Туайфорде?
— Раз вы живете здесь, — произнес Роджер, как бы размышляя вслух, — значит, все это ваши друзья.
— Не мои. Моего мужа.
Где-то глубоко в мозгу Роджера прозвучал сигнал: вся прислуга к орудиям и по местам!
— У вас пусто в рюмке. Разрешите что-нибудь вам принести.
— Спасибо. — Она протянула ему рюмку. — Я пью херес не потому, что это мне нравится, а потому, что я с него начала и теперь лучше не менять, не то я буду ужасно себя чувствовать.
— Но почему же вы начали с хереса, если вы его не любите?
— А меня не спрашивали.
Роджер помедлил.
— Сухого или сладкого?
— По-моему, это называется, «полусухой».
Роджер проложил себе путь назад к стойке. У него уже не было желания уходить. Тут кое-что могло наклюнуться, а если и нет, все равно ему было искренне жаль эту молодую женщину, которую Джеральду Туайфорду удалось заманить к себе в стойло. Кстати, где он встречал это имя? В экономике, как подпись под статьями в еженедельных журналах? Или оно связано с биржей?
Получив полусухого хереса и еще стакан виски, он вернулся к своей собеседнице.
— Мне почему-то знакомо имя вашего мужа.
— Оно многим знакомо. Он человек преуспевающий.
— Извините
— В экономике. Он тут преподает, но большую часть времени проводит в Лондоне, где консультирует или занимается чем-то в этом роде. А кроме того, он выступает по телевидению и рассказывает, что происходит с фунтом. Он все об этом знает.
— А вы? Вы тоже часто ездите в Лондон?
— О, я, — сказала она, беспомощно взмахнув рукой, — у меня двое детей, за которыми надо присматривать. А кроме того, я ничего не понимаю в экономике.
Это была одна из тех фраз, которые говорят куда больше, чем кажется на первый взгляд; в то же время эта фраза исключала дальнейшее обсуждение вопроса, во всяком случае сейчас. Развивая тему, можно было бы спросить; «А зачем вы, собственно, вышли за него замуж?» Роджер с удовольствием задал бы ей этот вопрос — как и многие другие, — но в подходящем месте и в подходящий момент, сейчас же, когда прошло всего пять минут со времени их знакомства, это было едва ли возможно. Поэтому он спросил, нравится ли ей жить в Уэльсе. Она ответила, и завеса грусти как бы приподнялась с ее лица:
— Да я почти и не была нигде больше, разве что в детстве. Я здесь училась в университете, когда Джеральд был там начинающим преподавателем, так мы и встретились. С той поры я живу в Северном Уэльсе. Эти места очень напоминают ту часть Англии, откуда я родом, — Ланкашир, только здесь лучше.
— Почему лучше?
— Ну, мне здесь больше нравится. Правда, многое для меня тут еще чужое. Я почти никуда не ездила, и все меня интересует. И не потому, что здешние жители не похожи на тех, что живут в северной Англии; наоборот, в известном смысле они так же замкнуты и скупы на слова, хотя способны на бурные страсти. Я, наверное, сама такая, только у валлийцев, понимаете… у них это еще резче выражено. Они более перекрученные!
— Перекрученные?
— Ну, характеры у них более сложные. Да и есть отчего: тут и чувства побежденной нации, и национализм, и влияние методистской церкви, и клановость. Да, да, они до сих пор высоко ставят семью — почти как евреи — и очень серьезно относятся даже к дальнему родству. Они острее ненавидят и, пожалуй, сильнее любят.
— Понятно. — Роджер допил свое виски. — Что касается любви, я допускаю слово «пожалуй», а что касается ненависти — нет.
— В общем-то, — протянула она, глядя прямо перед собой, — так оно и бывает, верно? Люди всегда находят объект для ненависти легче, чем для любви.
Роджер только хотел что-то сказать, как рядом раздался взрыв фальшивого смеха. Лысеющий мужчина в очках без оправы, говоривший почти не разжимая губ, как это принято в юго-восточной части Лондона, покачнулся, и вино выплеснулось у него из бокала.
— Нет, этому цены нет, — произнес он между взрывами хохота. — Непременно скажу Карлу, как только увижу его.
Джеральд Туайфорд, судя по всему, автор шутки, от которой старательно сотрясался в конвульсиях его собеседник, любезно улыбнулся.