Зима в горах
Шрифт:
Нахмурясь, Роджер подошел к стойке. Да кто они такие, черт побери, какое они имеют право оккупировать публичное место? Он посмотрел направо, налево. На всех лицах лежал налет интеллектуальности; нет, пожалуй, это слишком сильно сказано — налет образованности. Одна из женщин — собственно, не женщина, а девушка лет двадцати с небольшим — выглядела вполне… Правда, у нее был эдакий дурацкий богемистый вид и все же… да, она вполне привлекательна. Но опять-таки это слишком сильно сказано. Окажись рядом с ней действительно привлекательная женщина, этой девушки никто бы и не заметил. И все же… челка
Брайант наблюдал за ним: он уже давно узнал Роджера.
— Привет, — сказал он, стараясь не выказывать излишнего удивления. Брайант не любил, когда что-то нарушало его спокойствие, он создал себе маску человека, которого ничто не способно взволновать. — Какая неожиданность! Понятия не имел, что вы здесь.
— А я понятия не имел, что вы здесь, — сказал Роджер.
Брайант был филологом и недолгое время коллегой Роджера, когда оба они только начинали свою деятельность в университете; потом пути их разошлись. Мягкие манеры и внешность дельца делали Брайанта похожим скорее на хорошо воспитанного торговца, чем на интеллигента. В самом деле, судя по слухам, начинал он свою карьеру в Сити, в одной почтенной фирме оптовых импортеров джута и лишь потом его сманила филология, прельстив своими более широкими возможностями. Следуя естественному ходу мыслей, Роджер вспомнил, что поблизости есть университетский колледж, и один-два вопроса открыли ему, что Брайант связан с ним, как и большинство присутствовавших на коктейле.
— Меня сделали лектором, — промяукал он, наблюдая за реакцией Роджера из-под обманчиво полуопущенных век.
«Лектором, вот как! Ну что ж, хоть ты и посредственность, Брайант, но какой-то толк от тебя, конечно, может быть. К тому же ты наверняка обладаешь секретом производить впечатление на комиссии, состоящие из подобных тебе посредственностей. Что ж, желаю удачи, фарисей, оптовый скупщик джута».
— Вы здесь в отпуске? — осторожно запустил зонд Брайант.
— Да вроде того. Хочу изучить валлийский.
В глазах Брайанта вспыхнула настороженность. Роджер почувствовал, как повысились градусы его внимания.
— Вот как? Вас заинтересовал этот язык, да?
— Мне вообще нравится вся кельтская группа языков.
— М-м. В наше время не очень-то их применишь.
— Ими занимаются в Упсале, — брякнул Роджер. И чуть не откусил себе язык. Он раскрыл свои планы этому хлыщу только для того, чтобы не выглядеть в его глазах непрактичным идиотом. Ну, а Брайант, конечно, сразу увяжет одно с другим. Он ведь знает все, что касается спроса на людей его профессии. И сейчас же пустит слух: «Фэрнивалл нацелился на Упсалу».
— Думаете податься туда? — как бы мимоходом спросил Брайант.
— Не обязательно. — Роджер неуклюже попытался замести следы. — Но если у них откроется большое кельтское отделение, такие отделения могут появиться
— А потом ведь есть и Америка, — добавил Брайант.
— Да, слава богу. Все, кто может что-то преподавать, обычно оседают там. Какую я цифру последний раз слышал? По-моему, у них двадцать пять тысяч высших учебных заведений. — При этом перед его мысленным взором вдруг возникли очертания бюста Беверли.
Тут щеголеватый хозяин спикировал на Брайанта.
— Встретили знакомого? — спросил он. Улыбчивый и внимательный, этот холеный боров непременно хотел знать все, что происходит вокруг, вплоть до мелочей.
— Да, это Роджер Фэрнивалл. Мы когда-то вместе работали. Он филолог. Роджер, это Джеральд Туайфорд.
Оба пробормотали что-то в знак приветствия, с явным неодобрением оглядев друг друга.
— Устроились здесь на работу? — спросил этот самый Туайфорд.
— Нет. Занимаюсь кое-какими исследованиями, — отрезал Роджер, желая закрыть тему.
— Он изучает валлийский, — вставил Брайант с еле уловимым ехидством в тоне.
— Валлийский? О господи! Но это, видимо, нужно филологу.
— Это язык, на котором говорит целый народ, — сказал Роджер.
— Только те, кто не знает другого, — с насмешкой произнес Туайфорд.
«Ага, — подумал Роджер. — Один из этих».
— Естественно, люди вольны выбирать, и иные выбирают бедность, — небрежным тоном продолжал Туайфорд. — Таким людям можно помочь только одним — дав им возможность выбрать процветание, если они захотят.
— По-вашему, они становятся беднее, если говорят по-валлийски? — спросил Роджер.
— Конечно. Тем самым они как бы удостоверяют, что они ограниченны, старомодны и никчемны.
— Более многочисленная языковая группа в известном отношении, конечно, более дееспособна, — осторожно заметил Роджер и попытался продвинуться ближе к стойке.
— Дело даже не в этом. Просто более многочисленная группа независимо от того, дееспособна она или нет, — единственная сегодня реальность. Существование же мелких групп в пределах одной местности просто нереально.
— Значит, люди, говорящие по-валлийски, по-бретонски, по-романски, по-латышски или на языке марати, вообще обречены?
— Почему же, у них есть своя функция, — сказал Туайфорд. Очки его презрительно сверкнули. — Они существуют для того, чтобы издавать забавные своеобразные звуки, а такие люди, как вы или Джек Брайант, изучают их и делают на этом карьеру…
— Извините, мне хочется чего-нибудь выпить, — сказал Роджер. Он повернулся к ним спиной и протиснулся к стойке. (Виски, и побольше, дружище).
— Да, все они сейчас за это взялись. Кен рассказывал мне как раз на прошлой неделе. — Говоривший, лысеющий мужчина в очках без оправы, стоял возле Роджера. Он обращался к кому-то, стоявшему по другую сторону Роджера, так что звуковые волны его голоса разбивались о голову Роджера, как прилив о стены маяка. — Самые большие надежды подает Дуг Бам (или что-то в этом роде). — Он пишет сейчас книгу о современной сатире. Он советовался со мной насчет названия, и я предложил: «Папочка бросает вызов». По-моему, подойдет, как вы считаете?