Зима в горах
Шрифт:
— Под-креп-ляемся, — произнес Айво, постукивая по толстой белой глине своей чашки. — Полбутылочки бы бренди сюда влить, да только вот доктора предупреждали меня насчет высокого давления. Хотим обстряпать одно дельце с самым большим скрягой в Уэльсе, дружище.
— Уж больно много претендентов на это звание, — сказал Гэрет, опускаясь на шаткий стул.
— Да, но это Пятипроцентный Джонс, — заметил Гито.
— Тогда, значит, твердый орешек, — согласился Гэрет.
Роджер слушал, потягивая темный переслащенный чай.
— Знаешь, что он сейчас скупает? — спросил Айво. — Фонари. — Он сдвинул на затылок свою вязаную шапочку и отчаянно заскреб в голове. — Старые
Эта история была целиком придумана? Или только приукрашена? У Роджера не было ответа на этот вопрос: мрачная усмешка Гэрета, как и расплывшееся в улыбке лицо Гито, ничего ему не прояснили. Но так или иначе, ему приятно было, что Айво и Гито дружелюбно встретили его и готовы поддерживать с ним беседу. Хотя Айво и не обращался прямо к нему, но за время своего рассказа про Пятипроцентного Джонса и Кооперативное похоронное бюро он не раз поглядывал в его сторону. Роджер решил прощупать почву дальше. А ну, посмотрим, отказался ли Айво от своих идиотских подозрений насчет того, что он платный агент Дика Шарпа. Сейчас увидим.
— А кто этот Пятипроцентный Джонс? — небрежно спросил он с таким видом, словно имел неоспоримое право вмешаться в их беседу.
Ни малейшей досады. Айво даже ухом не повел, будто и не слышал Роджера. Он продолжал говорить, обращаясь к Гэрету, — тем же тоном, так же весело вел он свой рассказ, только теперь уже на валлийском языке.
Роджер невольно восхитился ловкостью этого задиры. Деликатно, без малейшего намека на скандал, Айво дал ему понять, что не желает иметь с ним дело. Гито тоже перешел на валлийский, а вслед за ними — и Гэрет, хотя он-то едва ли понял подоплеку этой перемены. Спокойно, серьезно беседовали они на своем непроницаемо-непонятном языке.
Это уже было прямое оскорбление. Роджер сознавал, что надо реагировать, и не мог: он не чувствовал себя оскорбленным. Их гордость импонировала ему. Это соответствовало его представлению о том, как они должны себя вести. Все обреченные на вымирание этнические группы должны быть гордыми — слишком было бы ужасно, если бы они занялись приспособленчеством и как бы извинялись за то, что еще существуют. Поэтому его гордость не страдала. В конце-то концов, не такие уж крепкие узы связывали его с ними. Скажем, если бы приезжего антрополога оскорбил туземец, находящийся на уровне развития каменного века, это оскорбление антрополог занес бы в блокнот — и только.
Вскоре Айво достал большие стальные часы, посмотрел на них и произнес что-то, видимо означавшее: «Вот-те на!» Они с Гито встали, распрощались с Гэретом и даже дружески кивнули Роджеру.
— Pob hwyl, — бросил Роджер через плечо. — Желаю удачи. — Он сказал это нарочно, чтобы показать, будто достаточно знает по-валлийски и понял, о чем они тут говорили, но просто предпочел молчать.
— Лихо вы преуспели, — с самым серьезным видом произнес Айво. —
Парочка дружно протиснулась в дверь и вышла на площадь. Заметил ли Гэрет, как Айво поставил Роджера на место? Может быть, и нет. Выражение лица у него было просто деловое и озабоченное.
— Я уже повидал миссис Пайлон-Джонс, — сказал он. — Она будет дома, когда мы приедем с рейсом в десять тридцать. Я сведу вас к ней.
Гэрет сказал, что познакомит Роджера с расписанием. Но, видимо, это был эвфемизм, означавший, что он берет его на работу. Концерн Гэрета не принадлежал к числу тех, что печатают свои расписания в типографии. Насколько Роджер понимал, у Гэрета не было даже листка с расписанием, отпечатанным на машинке. Просто надо запомнить то, что Гэрет скажет ему.
— Мы должны считаться с тем, чего хотят люди, не так ли? — (Филолог Роджер отметил про себя это «не так ли», которое было точным эквивалентом французского «n’est-се pas»; раз местные жители употребляют это выражение, говоря по-английски, значит, оно существует и в валлийском языке, надо только его выследить.) — Так вот, утром вы везем вниз тех, кто едет на работу, а также детишек в школу. Потом в десять тридцать едем наверх; обычно пассажиров тут бывает мало, разве что несколько женщин, которые спозаранку отправились за покупками, но мы все равно должны ехать наверх, потому что в одиннадцать надо везти народ вниз: в это время все женщины едут в магазины. Потом в двенадцать мы доставляем их назад, чтоб они успели приготовить обед. Потом снова едем вниз в двенадцать тридцать, после чего мы свободны до четырех пятнадцати, когда снова надо ехать наверх (отвозить детишек из школы), потом снова вниз в пять часов и наверх — в пять сорок пять (этот рейс очень полный, все едут с работы). В семь часов едем вниз (Роджеру тут стало стыдно: именно этот рейс он тогда сорвал) и стоим там до десяти вечера, а потом снова едем наверх.
Все это Гэрет изложил Роджеру в кафе на площади, пока они сидели над пустыми чашками и ждали десяти тридцати, чтобы двинуться в путь. Слушая эти прозаические подробности, Роджер чувствовал, как внутри у него все поет, точно он вдохнул кислорода. Значит, Гэрет принял его. Вчера за весь долгий день Гэрет так и не удосужился познакомить его с расписанием в целом — только в конце каждого рейса говорил, когда будет следующий. А теперь они стали напарниками по работе.
В полупустом автобусе они с грохотом прикатили в Лланкрвис, и Гэрет предложил Роджеру отвести его к миссис Пайлон-Джонс.
Предоставив автобусу отдавать тепло своего мотора чистому утреннему воздуху, они спустились немного по откосу. Парадная дверь домика миссис Пайлон-Джонс была выкрашена в коричневый цвет — эта дверь вела в ее половину, а боковая, зеленая, — в ту часть домика, которую она сдавала отдыхающим. Домик был переделан после смерти мистера Пайлон-Джонса с таким расчетом, чтобы приезжающие могли пользоваться двумя комнатами с кухонькой и ванной, с отдельным входом, с видом на Ирландское море и с газовым счетчиком, приводимым в действие при помощи монет. Все было в полном порядке; это стоило миссис Пайлон-Джонс немалой суммы из старательно накопленных сбережений покойного супруга, но лето прошло, и теперь помещение пустовало. Все это Гэрет рассказал Роджеру, пока они приближались к коричневой двери. Когда Гэрет постучал, миссис Пайлон-Джонс тотчас открыла дверь, как будто стояла за ней и смотрела на них сквозь щелку почтового ящика. Она была похожа на дикую куропатку, какие водятся на вересковых пустошах, — такая же маленькая, невзрачная, быстрая и зоркая.