Зима в раю
Шрифт:
– Не надо так тревожиться, duquesa [309] , – хрипло обратился он к Элли. – Она не хотела быть трубочистом, эта курица. Пыталась сбежать через верх трубы. И доставила мне хлопот там, на крыше, но если быть честным, то такой настрой у курицы всегда дает наилучший результат. Все это хлопанье крыльями и царапанье лапами трубе идет только на пользу. Palabra de honor [310] . – Он перекрестил свое сердце.
309
Герцогиня (исп.).
310
Даю
– Да нет же, мы не об этом, – возразил я. – Мы не сомневаемся в том, что труба отлично вычищена. Моя жена беспокоится о состоянии вашей курицы.
Пеп поднял раскрытую ладонь и презрительно помахал ею в воздухе.
– Mierda! Не о чем волноваться. Она все равно уже не несет яйца. Отжила свое, старая шлюха. Puta vieja!
Элли от изумления разинула рот.
– Нет, мне кажется, мы не понимаем друг друга, Пеп, – продолжал я свои попытки объяснить наше поведение. Моя жена беспокоится о том, как чувствует себя ваша курица, а не о том, сможет ли она нести вам яйца. То есть мы хотим сказать, что бедная птица, должно быть, просто в шоке после путешествия вниз по трубе.
– Ба! Вечно эти женщины думают не о том, – нахмурился Пеп. – Ну да, может, курица и заработала пару синяков, и что с того? Покипит полдня в горшке, и все будет в порядке, нет? Va b'e!
– Нет, не может быть… Неужели он говорит, что после всех ее мучений он собирается свернуть бедняжке шею, а потом… потом сварить из нее… суп? – прошипела Элли сквозь стиснутые зубы.
Понимая, что его представление не на шутку злит хозяйку дома, Пеп поднял свой мешок с курицей повыше и стал бахвалиться:
– Одной курицей меньше, одной больше – мне без разницы. У меня есть один охочий до кур петушок, и он всегда рад наделать мне новых цыплят. Ему нравится его работа, и он хорошо ее выполняет. Es igual [311] .
Легкие Пепа напряглись, исторгая свистящий, скрипучий гогот, который невольно и неизбежно перерос в выжимающий слезы, сделавший его лицо багровым кашель. Как ни удивительно, но зажженная папироска оставалась крепко зажатой в углу рта на протяжении всего приступа.
311
Эта курица ничего не решит (исп.).
Я знал, что этот пугающий припадок пульмональных конвульсий на некоторое время спас старого Пепа от серьезного разноса со стороны Элли, но, к счастью, бесплодный конфликт, так и не разгоревшись, был предотвращен своевременным появлением на кухне Чарли.
– Лесоруб хочет свои dinero [312] , – объявил он, – и только что прибыл еще один коротышка на какой-то безлошадной повозке. Ты бы вышел, пап, поскорее. Дядька на повозке выглядит неважно – стоит там, трясется, как припадочный и повторяет все время «co~nac».
312
Деньги (исп.).
Бедный Хуан-Хуан был в ужасном состоянии. На лбу выступили капли пота, глаза выпучены, ноги дрожат, а лицо было точь-в-точь того же оттенка,
– Вам нехорошо, Хуан-Хуан? – спросил я с тревогой. – Вам принести чего-нибудь? Может, стакан воды?
– No, no, se~nor, – вымолвил он. – No agua, gracias. Co~nac – solamente co~nac, por favor. Co~nac! Pronto! [313]
313
Нет, сеньор. Никакой воды, благодарю вас. Коньяк, только коньяк, пожалуйста. Коньяк! Быстрее! (исп.)
Четко оценив экстренность ситуации, Чарли уже стоял возле меня с бутылкой «Фундадора» и двумя пузатыми, как Черчилль, бокалами.
– Вот, глотните. Хуан-Хуан. Вам станет лучше, – приговаривал я заботливо.
Бедному плотнику было настолько плохо, что он только чудом не расплескал все содержимое бокала на землю, пока нес его к губам. Лицезрение Хуан-Хуана в таком состоянии заставило и меня почувствовать некоторую слабость в ногах, так что для оказания первой помощи самому себе я немедленно использовал второй бокал, столь предусмотрительно доставленный юным Чарли из дома.
– За здоровье, Хуан-Хуан. За ваше крепкое здоровье. Salud!
– Salud, se~nor, y gracias.
Хуан-Хуан вылил коньяк из трясущегося бокала в рот с громким хлюпающим звуком, чем напомнил мне теленка, пьющего из ведра молоко. Разумеется, он расплескал часть драгоценной жидкости, и она, потерянная безвозвратно, потекла по его подбородку золотистыми ручейками. Человек был серьезно чем-то травмирован. Я налил ему еще одну лечебную дозу.
К нам вскоре присоединился работник лесопилки – кислого вида толстый парень с растрепанными волосами и мохнатыми, сросшимися на переносице бровями, которые очень походили на двух черных волосатых гусениц, предающихся на его лбу любви.
– Боюсь, Хуан-Хуану немного нездоровится, – поведал я ему. – Ничего серьезного, я уверен. Через пару минут он будет в полном порядке, так что вы, пожалуйста, не беспокойтесь.
Черные гусеницы сплелись над его носом в низменном влечении. Он издал первобытный рык и остановил взгляд на бутылке «Фундадора». Состояние здоровья плотника его мало заботило.
– Не желаете ли коньяка? – вежливо осведомился я, хотя это и так было очевидно.
Приплясывая гусеницами, человек с лесопилки утвердительно хрюкнул и жадно выхватил из моих рук бокал.
– А вы, Пеп? – окликнул я нашего соседа, который не спеша вышел из дома с сумкой в руках. – Не хотите ли сполоснуть горло от сажи глоточком «Фундадора»?
– Basura! [314] Я не притрагиваюсь к спиртному. Я водохлеб, вот кто я. Solamente agua [315] .
– Как скажете, – с некоторым удивлением ответствовал я. По какой-то причине я отнес старого Пепа к заядлым выпивохам, но отвращение, с которым он взирал на глотающего коньяк пилорамщика, было искренним.
314
Помои! (исп.)
315
Только вода (исп.).