Зимние солдаты
Шрифт:
Несмотря на то что мои отметки в школе резко стали ухудшаться после ухода отца, школу я все-таки окончил. Но все мое внимание и интерес обратились теперь к Норме, сексу, машинам, играм в футбол – в таком порядке. Я даже пробовал танцевать, несмотря на стеснительность, которая появилась, когда несколько лет назад мама заставила меня сходить на уроки танцев.
Несколько моих друзей, настоящих экспертов в покере, научили меня играть в него. Я важно держал в руках карты, и это было увлекательно. Они познакомили меня и с пивом, которое мне очень не нравилось. Зато курить я быстро научился сам.
Те же самые друзья рассказали мне об устройстве машин и научили их ремонтировать. Это занятие на нашем сленге называлось «хот родс», что буквально значит «горячие стержни». Так мы называли эту работу, мечтая о настоящих «хот родс», то есть гоночных машинах. Теперь у меня появилась возможность устроиться на станцию обслуживания автомобилей. Я бросил работу по уборке и поддержанию в чистоте старого дома соседей, где платили много меньше.
Моя первая машина
Однажды меня пригласил работать друг, у которого была механическая мастерская, и я научился разбирать и собирать моторы джипов. На заработанные деньги за пятьдесят долларов я купил старый «бьюик». Затем поменял его на «форд» модели А и тут же снял с него откидывающийся верх, как это делали мои друзья. Вот в такой открытой версии модели А я и приехал к Норме с подарком – корсажем, то есть красивым цветком, который дарят своей суженой, чтобы она приколола его на грудь. Я приглашал Норму на «формальный танец». Каким-то образом и мама разместилась в моем авто, несмотря на то что я снял с него не только верх, но и двери.
Обычно я поднимал колеса машины домкратом и подставлял под них деревянные чурбачки, чтобы можно было залезть под машину. Но однажды я чуть было не пожалел об этой своей практике. Лежа под машиной, я пытался снять заднее крыло, когда машина вдруг начала падать. Чурбачки, оказывается, лежали не на твердом бетоне, а на мягком гравии у въезда в гараж. Мгновенная и правильная реакция меня спасла. Эта реакция спасала меня потом много раз. Конечно, я ничего не сказал маме. Знал, что она, когда считала это нужным, была способна на быстрые и решительные действия.
Однажды я решил проверить свой самодвижущийся аппарат на скорость. Конечно, я знал, что это не гоночный «хот род» с восьмицилиндровым V-образным двигателем – я не мог себе этого позволить, но на открытой всем ветрам дороге, идущей с одного из холмов, я расчитывал получить неплохой результат. Примчавшись домой, чтобы успеть на свидание с Нормой, я быстро разделся и влез в ванную. Через мгновение дверь в нее распахнулась, и я встретился глазами с полицейским, которого мама провела прямо в ванную комнату, – мой испытательный заезд на скорость был зафиксирован. А мама, когда дело касалось полиции, всегда считала нужным сотрудничать.
Автомобиль, даже такой старенький, расширил мои возможности. Теперь мой горизонт простирался от снежных склонов гор Сен-Бернардино до «Больших Бандитов» Голливуда и от катания на волнах прибоя у берега Корона-дель-Маар до езды верхом по пустыне. Все это было в радиусе двух часов езды на моей машине. Я помню, по крайней мере, случай, когда мы катались на лыжах и на волнах прибоя в один день. Разве можно представить себе лучший способ для преодоления депрессии и облегчения боли?
Я захотел плавать в большую волну, используя «давление пирса», и мои друзья охраняли меня, пока я учился. А мой лучший друг Дан начал учить меня играть в теннис, энергично бросая мне мяч за мячом, пока я не получал синяк под глазом.
Однажды на глубине примерно пятнадцати футов в проливе Ньюпорта в моем самодельном шлеме для ныряния, который я взял у кого-то на время, начала подниматься вода. Потом я узнал, что мой напарник наверху перестал качать мне воздух по шлангу, просто чтобы посмотреть, что в этом случае будет. В тот раз я, к счастью, не запаниковал. Я уже знал, что в этой ситуации надо сорвать с себя шлем и выплыть на поверхность без него. В другой раз, понадеявшись на давление у пирса и умея использовать это давление воды, я пошел с моими друзьями на пирс Ньюпорта, чтобы понырять в неспокойном океане. Норма следила за нами с пляжа. Один из них был прекрасным ныряльщиком. И два моих друга нырнули с высоты, наверное, футов двадцать пять. Но для меня она выглядела как все пятьдесят. А тут еще и волна. Я стоял и стоял, глядя на воду. И не нырнул. Даже не прыгнул. Просто вернулся назад и тихо сел рядом с Нормой, чувствуя себя трусом. С тех пор я не повторял больше ничего подобного. Я узнал, что жить слабаком еще хуже.
Норма и я оказались в атмосфере пасхальных отпусков, когда ежегодно на наш пляж Бильбао приезжало много отдыхающих. И среди них мы проводили это чудесное время, просто созданное для радостных развлечений молодых любящих людей: дни на пляже, а ночи на танцевальных площадках. На пустынных пляжах у нас случались моменты глубочайшей близости, усиливающейся чувством, что в Европе уже идет война. Невинные и наивные, мы учились сексуальности друг от друга. И только твердость Нормы удержала нас от того, что называлось в то время выражением «идти до конца». Над нами была не крыша дома, а безбрежное небо. Позднее я заметил, что именно так, когда небо над головой, я острее всего чувствую близость женщины…
Японцы бомбят Пирл-Харбор…
Однажды, выходя из пресвитерианской церкви, я услышал, что японцы бомбили Пирл-Харбор. Через полчаса, когда я пришел домой, по всем каналам радио передавалась только эта новость. Война началась и для Америки. Уже говорили о том, что японские самолеты летают над западным побережьем США. И в небе Лос-Анжелеса можно было видеть перекрещивающиеся световые столбы прожекторов противовоздушной обороны. А японские подводные лодки всплывали на поверхность над нефтяными и устричными отмелями нашего берега. Занавеси светомаскировки появились в каждом окне, а фары машин были замазаны черным или закрыты экранами с узкими щелями. Бензин и сахар начали выдавать с ограничениями. Вместе с соседями на участках, занятых раньше цветами, мы посадили овощи – «огород Победы». Норме разрешили не ходить в школу, чтобы помогать во время уборки помидоров. Я водил трактор и начал работать в мастерской по переборке двигателей для военных джипов. Ведь я был совсем взрослым. Мне было уже восемнадцать. А Игорю, когда его страна подверглась нападению Германии, было чуть больше пятнадцати.
Каким-то образом я все-таки получил диплом об окончании школы и сразу, еще не вполне уверенный в правильности этого шага, поступил в Колледж Риверсайда – в основном потому, что обучение в нем было бесплатным. А товарищи чуть постарше один за другим уходили на войну…
Мои отметки становились все хуже. Я вступил в братство «Каппа-Эпсилон». Еще год назад быть принятым в столь престижный студенческий клуб считалось недосягаемой мечтой, но сейчас я не был уверен, что поступил правильно. Чтобы помочь военным, мы, члены клуба, начали собирать металлолом, и на площадке перед клубом скоро выросла его целая гора. Кто-то из нас узнал, что в холмах недалеко от города, в одной из заброшенных шахт, много никому не нужных машин. Горя желанием помочь нашей воюющеей стране, мы их разбили и вытащили на поверхность кучу металла. Вскоре власти обнаружили пропажу этих, как оказалось, важных машин и узнали, что виновата наша группа. Несколько наших ребят в связи с этим срочно записались добровольцами на военную службу – дети шли на войну.