Зимние солдаты
Шрифт:
Часть мужчин, участвовавших в сражении, мужья отъезжающих, решила проводить нас немного, и это оказалось не лишним. Вагон, который мы так лихо захватили, казалось, совсем не хотел никуда отправляться, все стоял и стоял. Наступила тишина, прерываемая вдруг яростными криками и стуком снаружи с требованиями немедленно открыть и выметаться, так как вагон принадлежит другим. И только такие же яростные крики мужчин изнутри в ответ убеждали нападавших, что победы здесь не будет или она достанется тяжело.
Наконец, мы поехали, но еще час после этого поезд останавливался на каждом полустанке, и новые толпы желающих уехать осаждали нас. Мужчин уже не было, остался лишь один, который был специально послан музеем и довез нас до конца. Но мы уже знали, как бороться. И
Открытие Великой Страны
Почти две недели ехали мы в эвакуацию. В первую ночь наш поезд, оказывается, шел на север, и утром мы высадились в маленьком городке, на станции, от которой шла покрытая булыжником дорога куда-то вниз, к далекой и показавшейся мне огромной реке. Оказалось, что городок называется Кинешмой, а река Волгой. Мы беспомощно собрались в одну большую толпу, не зная, что делать дальше. Пришел какой-то начальник и сказал, что есть кипяток и каждому выдадут миску каши и кусок черного хлеба. А когда мы поели, нам показали на маленькое, издалека похожее на лодку суденышко внизу, на реке, и сказали что это баржа, большая баржа, и мы должны идти туда. Дальше мы поплывем вниз по Волге на этой барже. Жители городка участливо расспрашивали, как нас бомбили по дороге, но я ничего не знал, бомбежку я проспал.
Мама, порывшись в кошельке, наняла женщину с ручной тележкой на больших деревянных колесах, куда поместились и мы – мама, брат и я, и весь наш багаж. Придерживая тележку, чтобы она не разогналась, мы двинулись вниз.
Оказалось, что спуск был очень длинным, а баржа огромной. Нам пришлось еще целый день ждать прибытия других поездов, заполненных такими же беженцами, как и мы. Все было для меня необыкновенно интересным. Я впервые вдруг почувствовал, что существует другая, огромная жизнь вокруг, и она впустила меня к себе.
К вечеру откуда-то подошел маленький буксир и медленно потащил нашу баржу по реке. Новое слово появилось в нашем лексиконе – Горький. Все говорили друг другу, что баржу привезут сначала в город Горький, в порт, а уж оттуда распределят кого куда. Только там мы узнаем конечную цель нашего пути. Кто-то поплывет дальше вниз до Сталинграда, а может, даже и до Астрахани. А некоторых повезут вверх по реке Каме, в Башкирию и даже дальше, в предгорья Урала. И все водой, водой.
Никогда я и представить себе не мог, как велика моя страна, и даже растерялся. Мне было все равно куда плыть. Я уже не боялся за будущее, о котором так беспокоилась мама. Ведь везде, быстро или с опозданием, нам откуда-то привозили по куску черного хлеба, и иногда горячие щи или кашу, не требуя ничего взамен. И чувствовалось, что народ жил как-то неспешно, по сравнению с Москвой.
Я жил молчаливой, интенсивнейшей жизнью, впитывая и нижегородский кремль, и огромную Волгу, и не умещающиеся в голове дали. Впервые, мне кажется, я становился по-настоящему русским.
Наша судьба была плыть вверх по Каме, и опять мы, привычно теперь, перетащили свои вещи с пристани, где жили уже сутки, на пароход и снова поплыли между водой и небом.
Удивительно, что мне ни разу не вспомнился, не пришел на ум тот мой знакомый с других планет, в круглом марсианском шлеме с выпученными глазами стрекозы. Ему бы было где порезвиться, но огромное небо над нами за все эти недели было чисто, пустынно. Ни одного самолета. Даже звука аэроплана не было слышно. Казалось, в этой стране их еще не существовало.
Думал ли я в это время о будущем? Наверное, нет. Настоящее было слишком большим и, казалось, будет длиться вечно. Но пришел день, когда нам сказали, что группа Политехнического музея намечена к размещению в Николо-Березовском районе, через два часа будет пристань Николо-Березовки, и все, кого это касается, должны приготовиться к высадке. Никто из нас не слышал раньше такого названия.
И вот внезапно пароход, который почти стал нашим домом, оказался чужим и даже не очень большим. А мы, люди, одетые в необычно яркую для этих мест одежду, иначе говоря, приезжие, стояли со своими вещами, скучившись, с одной стороны, а с другой была длинная вереница телег с лошадьми и возницами. И одна за другой телеги, как такси на вокзале, подкатывали к нам; лихие возницы, одетые в блеклые лохмотья и лапти, какие я видел до этого лишь на картинках, выкрикивали: «Деревня Родное! Мы готовы взять три семьи с детьми!» Село Касево… Деревня Марьино… Никто не знал, что такое Родное, где деревня Марьино… Куда соглашаться ехать?.. Возникла заминка, и тут же ей воспользовались те, кто оказался смелее и активнее других. Какие-то женщины договаривались о чем-то и тащили вещи к задним телегам.
Техника в Антарктиде. Бочки с горючим занесены снегом
– Эти наверняка останутся здесь, в райцентре… – сказал кто-то.
Мы с мамой стояли сзади почему-то. (Мне кажется, что всю оставшуюся жизнь я, да и мои дети в таких ситуациях почему-то оказывались сзади.) Смотрели, как будто со стороны, как часть нашей группы ориентировалась со знанием дела. Они или их представители, военного типа мужчины, сходу выбирали какие-то известные уже им телеги, которые ехали, оказалось, недалеко, фактически в пределах этого поселка. Как правило, это были группы из жен офицеров московских штабов, которых мы легко узнавали, потому что они все носили новенькие изящные кожаные сапожки, выданные, по-видимому, со складов армии перед отправкой. Они были гораздо более организованны, и их сопровождали настоящие кадровые офицеры. Николо-Березовка была районным центром и самым крупным населенным пунктом в округе.
Мама пыталась узнать, где есть школа, где есть больница, но всем было не до нее. Как-то незаметно все, кто так дружно ехал эти две недели, испарились, даже не попрощавшись друг с другом, и мы остались одни. Но и телега оставалась одна.
– В деревню Марьино… – крикнул возница.
– А где это? – смогла лишь спросить мама, глотая слезы.
– Недалеко. Всего десять километров отсюда.
– У меня дети, им бы лучше, где школа есть…
– У нас тоже дети. Ходят в школу в Касево. Это село всего в двух километрах от нас.
Спрашивать дальше было бесполезно. Мы погрузили вещи, лошадь тронулась шагом, а мы и возница пошли пешком, держась за края телеги, чтобы не отставать.
В деревне Марьино
В какой-то степени нам повезло с Марьином. Наш возница, Иван Кыштымов, предложил нам остановиться и жить в его избе, где он жил с женой и двумя мальчиками года на два младше нас с братом. И хозяева сделали так, что жить у них нам было легко. Кроме того, у них была корова, куры, и поэтому мы опивались молоком и иногда делали себе яичницу.
Собственно, первое время в доме почти всегда никого не было. Дети хозяев днем находились у их бабушки в той же деревне, сами хозяева целый день в поле.
Маму сразу приняли на работу учителем, даже завучем в село Касево, в ту школу, о которой говорил хозяин, и она целые дни проводила там. Ведь многие учителя ушли на войну, а ремонт перед новым учебным годом делать надо. И мама так рьяно взялась за дело, что когда поздней осенью ушел в армию директор школы, мама заняла его место. Для нас это было особенно важно, потому что вместе с должностью директора ей полагалась и прекрасная двухкомнатная квартира при школе, куда мы сразу и переехали, поблагодарив Кыштымовых за гостеприимство в трудное для нас время. К сожалению, я жил в этой прекрасной теплой квартире очень недолго. Ведь зимами мне надо было учиться в девятом и десятом классах. Для этого каждую зиму надо было жить в Николо-Березовке, снимая там угол. Приходил я домой в Касево лишь на выходные. А летом я работал трактористом и со своей тракторной бригадой жил в тракторных станах, путешествующих по всему району.