Зимние солдаты
Шрифт:
Вообще-то, призыв в армию все равно приближался. Но была возможность добровольно вступить во флот или подать заявление в военную школу до того, как тебя призовут. Так возникала иллюзия, что ты по-прежнему сам распоряжаешься своей судьбой.
Однажды, сидя с Нормой на песке пляжа Лонг-Бич и следя за тем, как отрабатывала приемы бомбового удара эскадрилья пикирующих бомбардировщиков, базирующихся на видневшемся вдали авианосце, я повернулся к своей девушке:
– Хочу быть пилотом Нэви – они лучше всех!
Еще раньше я уже был завербован плакатом, приглашающим рекрутов на службу. Главный эффект агитации заключался в очень романтической форме. На постере совсем юный офицер флота с «золотыми крылышками» пилота на груди белоснежной формы энсина – первое офицерское звание в американском военно-морском флоте – стоял, холодно глядя вдаль и прислонившись к пропеллеру истребителя «Корсар». Я знал, что это за самолет, по открыткам в пачках жевательной резинки. О, это была самая современная машина ведения воздушной войны. И я проглотил наживку.
Дорога через войну у «русского мальчика»
Под пулеметом пришельца с других планет. Открытие Великой Страны. В деревне Марьино. «…Висеть тебе на веревке…» Учусь жизни. Пришли на отдых солдаты. Стал трактористом. Ремонт трактора и травма глаза. В госпитале у профессора Филатова. Муся Лирцман. Снова в своем селе. Горжусь младшим братом. Весной сорок третьего. В Московский авиационный институт. Встреча на площади у Белорусского вокзала. Куда приложена сила тяги? Альпинисты. «Путь в космос». От ракет к Антарктиде. Антарктические экспедиции и встреча с Бобом Дейлом
Под пулеметом пришельца с других планет
Все в Москве изменилось с тех пор, как я покинул ее месяц назад. Сейчас это уже был город военного времени. Окруженные насыпями песка и земли батареи зенитных орудий в скверах; огромные аэростаты воздушного заграждения; перекрашенные, покрытые неуклюжими пятнами камуфляжных сеток дома и не выключающиеся черные раструбы громкоговорителей, внезапно появившихся на каждом углу и передающих все время известия, распоряжения, бравурные марши и патриотические песни. Моя шестьсот седьмая школа перестала существовать. В ее здании помещалось теперь какое-то военное учреждение, занимавшееся набивкой патронов из ящиков в пулеметные ленты. Все товарищи по школе куда-то разъехались.
Те, по-видимому немецкие, самолеты, которые я видел ночью в пионерском лагере, не прорвались тогда к Москве. Их первые налеты на город начались лишь через месяц. А пока фронт быстро и неумолимо приближался к столице. Мой дядя Коля сменил свой автобус на грузовик и занимался доставкой военных грузов из Москвы на фронт, который был уже так близко от Москвы, что доехать туда было легко. Когда он возвращался назад, для меня – усталый герой, папа и дядя садились рядом в углу комнаты и шептались, наблюдая за мной, чтобы не подслушивал. Но кое-что я слышал. Такие слова, как предательство, измена. Даже я знал, что это опасные слова. Я был горд тем, что у меня такой дядя. Его грузовик теперь всегда украшали свежесрезанные ветви деревьев с еще не увядшими листьями. Эти ветви должны были маскировать машину там, рядом с такой близкой от нас линией фронта. И люди на улицах воспринимали зелень на машинах как принадлежность водителей к тем, кто связан с реальной войной, как знак отличия.
Первые немецкие бомбардировки с воздуха были восприняты нами, ребятами, как удовольствие. Весь этот ужасный грохот, бум-бум-бум автоматических зенитных пушек, скоро перестал пугать нас. Бомбы почему-то падали всегда очень далеко, чтобы посмотреть разрушения, надо было долго ехать на трамвае. Правда, однажды, когда в полдень я вышел на пустынный еще после отбоя воздушной тревоги булыжник нашего переулка, я услышал вдруг в тишине звук низко летящего самолета. Оглянувшись, увидел пересекающий наш переулок, почти касаясь домов, огромный, странно окрашенный самолет. Он пролетал так близко, что я видел ясно не только незнакомые черные кресты на крыльях, но и одетые в темные шлемы головы летчиков на тоненьких шейках. Большие, выпуклые, сверкающие очки вместо глаз придавали носителям шлемов какой-то неземной, марсианский вид. Я стоял посредине своей улицы, открыв рот и вытаращив глаза, и следил за поворачивающейся в мою сторону головой одного из странных пришельцев с других планет. А потом увидел не яркий на солнце, быстро вспыхивающий желтый огонь рядом с этой головой и услышал какие-то резкие звуки. Я оглянулся – от бревенчатой стены моего дома отлетают желтые щепки, оторванные от бревен какой-то мощной силой.
Через секунду все было кончено. Самолет улетел. На улице снова стало очень тихо. Лишь через минуту черные динамики опять объявили воздушную тревогу и залаяли заградительным огнем зенитки, а потом опять отбой и опять тишина. Вот тогда только я подошел к стене дома и до конца разглядел, что ближайшие ко мне бревна были все измочалены, иссечены чем-то, вклинившимся внутрь. Я понял, что эта марсианская голова стреляла в меня. Долго и довольно метко.
Я знал, что весь шум последней тревоги наделал «мой» самолет. До сих пор я его иногда вспоминаю и думаю о том, как сложилась судьба «моего» летчика.
Очень скоро мы начали уставать от ежедневных бомбежек, которые происходили в самое неудобное время: ночью, а потом еще и под утро. И детям, и родителям приходилось не раз вскакивать среди ночи и бежать прятаться в холодные и мокрые траншеи, которые выкопали родители около дома. В результате все вставали по утрам невыспавшиеся, и с каждым днем накапливалась усталость и раздражительность от недостатка сна.
И вдруг однажды папа приехал с работы в середине дня, обрадовался, что вся семья дома, и сказал, что музей получил приказ, чтобы все семьи его сотрудников были эвакуированы куда-то на восток страны и что эвакуация эта произойдет сегодня ночью. Вечером, в семь, за нами заедет грузовик и отвезет вместе с другими семьями на условное место за Павелецким вокзалом, где мы встретимся с другими отъезжающими из музея женщинами и детьми. За оставшееся время мы должны приготовить с собой вещи, сколько сможем унести, еду на несколько дней, и, наверное, надо взять с собой все теплые вещи. Может случиться, что мы не вернемся до зимы. Сам папа остается в Москве, так как музей еще не эвакуируется.
Мы приняли эту новость как-то спокойно, ведь последние недели радио все время передавало объявления о том, что все, кто не связан с работой на военных заводах, должны покинуть столицу и эвакуироваться на восток. Многие предприятия уже отправили своих сотрудников и уехали сами. С одним из них, заводом, где работал муж тети Клани, уехала недавно Бабуся.
Машина пришла с опозданием и уже в полной темноте, ведь весь город был затемнен. Мы приехали куда надо, нашли своих, и нам объявили, что состав наш стоит совсем не на том пути, к которому мы подъехали, и отходит очень скоро. И все мы, второпях, каждая семья сама по себе (мы еще не стали командой), в темноте потащили свои узлы и чемоданы через шпалы и перроны. Судя по крикам, ругательствам и плачу, некоторые уже во время этого перехода лишились части своего добра или бросили его как мешавшее движению.
Но самое удивительное ждало нас впереди. Оказалось, что состав, в котором мы должны были ехать, состоял не из пассажирских, а из обычных красных товарных вагонов-теплушек, и на наш вагон претендовали сразу две разъяренные толпы отъезжающих. Одна группа, наша, подошла к вагону с одной стороны, другая, неизвестно откуда взявшаяся, чернела с вещами с другой стороны. Но нам повезло. В этом вагоне были уже мужчины из нашего музея. Они заняли его заранее и ждали нас. Одни из них быстро открыли грузовую дверь вагона на нашей стороне и начали быстро, как кульки, затаскивать в вагон узлы, детей, чемоданы, женщин, всех, кто кричал, что они – Политехнический музей. А другие, с противоположной стороны вагона, боролись с теми, кто хотел открыть грузовую дверь напротив и грозно ломились в нее. Какой-то незнакомец уже лез с той стороны в маленькое грузовое окно. Но наши победили. Все вещи оказались внутри, грузовые двери надежно заперты изнутри, и запоры затянуты проволокой. Так же были заделаны и верхние слуховые оконца.