Зимние солдаты
Шрифт:
Мы были у них накануне смерти Михаила Михайловича, это было на Новый год или сразу после. Сидели разговаривали, все было очень хорошо. Но когда уходили, то увидели, что Пришвин очень утомлен и прощался он с нами не стоя, а сидя. Утром позвонила Валерия Дмитриевна и сказала: «Михаил Михайлович скончался». Так что мы последние, кто видел его живым. Но он был совсем бодрым, мы даже выпили какую-то рюмку вина. Сидели разговаривали…
У Пришвина есть смешные заметки о Петре Леонидовиче. Валерия Дмитриевна однажды сказала: «Петр Леонидович, я хочу, чтобы вы написали о Михаиле Михайловиче». Петр Леонидович ответил: «Валерия Дмитриевна, я не умею вспоминать, я этого не люблю». Валерия Дмитриевна возразила: «Ничего, ничего, я вам дам заметки, которые Пришвин написал о вас».
Мы уехали не то в Кисловодск, не то в Сочи, там Петр Леонидович начал вспоминать, что-то записывать, и получились очень симпатичные воспоминания о Пришвине. Но очень своеобразные. Так что когда Валерия Дмитриевна захотела их напечатать, ей сказали: «О нет, этого мы печатать не можем; это надо вычеркнуть, это тоже». Валерия Дмитриевна заявила, что ничего вычеркивать не будет. И поэтому заметки долго не печатали. Наконец она нашла какой-то северный журнал, где напечатали все, ничего не выбросив. И только после всех событий это было помещено уже во многих книжках. А у Пришвина есть любопытные заметки о Петре Леонидовиче. Пришвин ведь каждый день все записывал. Всю жизнь вел дневники.
Одинокая жизнь в Москве
– Анна Алексеевна, в тридцать четвертом году, когда вы уехали в Англию, Петр Леонидович оставался в Ленинграде. Как он тогда жил?
– Петр Леонидович жил в коммунальной квартире, где все родственники. Ольга Иеронимовна очень умно (это была их собственная квартира, они купили ее до войны) заселила ее своими друзьями и родственниками, чтобы не уплотнили чужими. Для Петра Леонидовича нашли комнату, он там жил, там пережил страшные вещи, когда торговался за свою жизнь.
– Даже не из Москвы, а оттуда?
– Оттуда он писал. Иногда ездил в Москву. Наконец Петру Леонидовичу пришлось переехать в Москву, когда начались уже серьезные переговоры.
– Где же он жил?
– Он жил тогда в гостинице «Метрополь», у него была большая, очень хорошая комната, очень удобная, которая оплачивалась Академией наук или кем-то – не знаю кем. Когда я приехала сюда на некоторое время, я тоже там жила. Интересно, что все это время у него были очень острые отношения с нашими правителями. Он отдыхал, когда ходил в Большой театр, в балет. Он писал мне: «Иногда хотят меня воспитывать и накладывают большую пошлину на вещи, которые приходят из-за границы, или не дают билет в Большой театр». А он только там отдыхал. Семенова была молодой. Он очень любил Семенову, никогда не пропускал, когда та танцевала.
– Как продолжалось дальше?
– Началось строительство института.
– Он руководил строительством?
– Конечно. Потому что нужны были планы, нужно было знать точно, что ему надо, почему так, а не иначе. Его интересовало все, что касалось лаборатории. Дом его мало волновал. Когда началось строительство, он следил за тем, чтобы все было более или менее прилично. Когда появилась Ольга Алексеевна, стало гораздо легче, потому что на нее он мог рассчитывать. Очень быстро лаборатория была построена. Я была в Кембридже, и мы с Кокрофтом начали отправлять оборудование. Кокрофт был учеником Петра Леонидовича, потом он отделился в свою собственную лабораторию, и с Волтеном они сделали блестящую работу, за которую получили Нобелевскую премию. Кокрофт был выдающимся ученым, с которым у нас были очень близкие отношения. Он, конечно, много помогал Петру Леонидовичу, когда перевозилась лаборатория. Он все укладывал, отправлял. Я тоже принимала большое участие: смотрела, чтобы все отправлялось вовремя. Так что дел было много. В то же время следовало устраивать жизнь – если меня задержат, если детей мы не привезем, что тогда делать? Как быть с домом в Кембридже? Все это надо было устроить. Но покамест все это оборудовалось, я на короткий срок приехала сюда, хотя мы совершенно не были уверены, что меня снова выпустят в Англию. Когда он уже твердо решил, что будет здесь работать, институт построен, оборудован, – мы пришли к выводу, что дети разделят нашу судьбу.
– А как вы переехали в Москву на постоянную жизнь?
– Мы получили здесь хорошую, большую квартиру на одной из улиц Замоскворечья. Мы должны были перевезти детей, и мне пришлось одной ехать с двумя мальчишками через всю Европу. Это было очень интересно. Друзья, которые первый раз мне достали визу в Англию, когда я еще девчонкой была в Париже, остались нашими друзьями на всю жизнь. Петика (так ее звали) стала моим очень большим другом. Я говорю: «Петика, как я поеду с мальчишками целую ночь на пароходе?..» Она говорит: «Очень просто: ты дай им снотворное, они быстро уснут». Я так и сделала. И на пароходе они беспробудно спали. Так мы добрались до Голландии, уже ночью. Ну а там сели на поезд и поехали дальше. На следующую ночь я укладываю мальчишек, один мальчишка спит наверху, а другой – рядом со мной. Просыпаюсь ночью, протягиваю руку – мальчишки нет. Нет и нет. Я думаю: «Господи, куда же он девался?» Он был маленький (это был Андрюша) и провалился между стеной и моим тюфяком и там продолжал спокойно спать.
Вот так я приехала с детьми в Замоскворечье. А потом мы стали жить в своем большом доме в институте. Лаборатория уже была построена, работала.
Покупка участка на Николиной Горе. История с Дираком
Очень быстро Петру Леонидовичу предложили дачу в Крыму. Он сказал, что в Крыму жить не будет, а хочет жить под Москвой. Тогда друзья предложили: на Николиной Горе есть кооператив работников науки и искусства. Петр Леонидович поехал на Николину Гору. Тут Ольберт очень помог: показал Петру Леонидовичу земельный участок. Тогда это был как бы островок – лес и больше ничего. Петр Леонидович сказал: «Здесь я с удовольствием построю дачу». И нам отвели половину леса. Немножко больше полутора гектаров. Мы начали строить дачу. Сначала маленький домик, в котором все мы жили. Когда Наталья Константиновна приезжала с Леней из Ленинграда, то они жили на чердаке, потому что домик был совсем маленький.
Он стоял в том месте, где сейчас кухня. Это был очень симпатичный домик из двух комнат, с большой террасой и чердаком. Некоторые знакомые иногда ночевали в гамаках, потому что их просто негде было положить. Приезжал Дирак. Когда Дирак первый раз приехал с женой, через два дня он сказал: «Моя жена говорит, что не может больше здесь жить». – «Почему?» – «Она странная женщина, она не понимает всего удовольствия, когда живешь вот так, как вы. Ей странно ходить в уборную, которая где-то в саду». Я сказала: «Ну, Поль, ты все-таки ее уговори». И он уговорил. Потом мы очень с ней подружились, она привыкла, все было хорошо. Но Дирак очень любил дикую жизнь. Дирак приезжал к нам, когда мы снимали дачу в Жуковке. Он постоянно приезжал. Это был настоящий наш друг. Приехал он раз в тридцать седьмом году. Я говорю: «Поль, ради Бога, ты любишь постоянно куда-то лазать. Ну не лазай на зеленые заборы. Зеленые заборы (они и тогда были зелеными) – это не то, что надо». Он сказал: «Ну, пустяки».
Однажды он исчез. Через некоторое время звонят из милиции и говорят: «Ваш англичанин у нас. Можно, мы его привезем?» – «Как у вас?» – «Мы вам все объясним».
Приехали с Дираком милиционеры, извиняются. Я спрашиваю: «Поль, что ты делал?» – «Ничего, я лежал под деревом и думал о своих вещах».
А он был в какой-то раздерганной рубахе, в каких-то серых штанах, шлепанцах на босу ногу. И вот такой человек лежит в лесу, неподалеку от зеленого забора. Он рассказывал: «Они подходят, спрашивают, а я могу сказать по-немецки только несколько слов, и они несколько слов. Тогда они приглашают меня куда-то идти. Я иду. Они приводят в милицию. Я спрашиваю: «ГПУ?» А они думают, что я по-немецки спрашиваю: «Который час?» Вот так они объяснялись. Поль говорит: «Мне очень интересно, я в милиции никогда не был. Они ходят за мной, не знают, что делать. У меня никаких бумаг нет».
Наконец они договорились: он произнес слово «Капица», и они схватились за голову. Эту фамилию они знали. Позвонили нам и привезли его со страшными извинениями: «Вот ваш англичанин!»
Дирак был своеобразным англичанином. Первый раз, когда он приехал, он появился рано-рано утром. Я спрашиваю: «Поль, ты где ночевал?» – «А я хотел посмотреть, можно ли у вас в Москве ночевать просто на скамейке». – «Ну и как?» – «Ничего, я переночевал на скамейке, никто меня не тревожил».
Больше всего Дирака мне напоминал Сахаров, у них было что-то общее в простоте отношений, в какой-то детскости мысли, необыкновенной честности, неотступности от своих принципов. Очень они были похожи.