Зимний Фонарь
Шрифт:
Анастази расстёгивает плащ и запихивает тлеющую ткань в мусорный пакет. Стоящий в стороне Корвин, скрестив руки на груди, окидывает обиталище Лайна оценивающим взглядом.
— Здесь точно живёт твой брат?
Анастази тем временем достаёт из дорожной сумки кожаную куртку и надевает её. Следом вынимает аптечку. Ощупывает ожог на шее. Вооружается ватой и медицинским спиртом. Протирает рану. Морщится.
— Да-а. После смерти матери мы продали нашу старую квартиру: себе Элиот взял здесь, а я купила машину… Да, вот настолько разные у нас цены с Карпеей — с
— Я не об этом. Здесь пахнет… буквально как в лазарете. Будто мы уже в больнице… даже андеры прилагаются.
— Я ему тысячу раз говорила, — едва не срываясь на глухое рычание, злится вестница, — «не держи андеров дома», но нет, Элиот, как всегда, послушал и сделал всё наоборот.
— Не трать энергию на злобу, — советует Рейст и добавляет тише: — Так ты только кормишь их… Кто знает, сколько ещё их тут?
— А ты, получается, тоже не жалуешь андеров?
— Жалую. Издалека. Понимаешь, с андерами есть один нюанс, о котором многие забывают: со временем их личность стирается настолько, что стоит им оказаться в толпе себе подобных, как они начинают координировано действовать и явно не в пользу человека.
— Именно человека?
— Необязательно. Люди лишь одна из позиций их меню. Они не испытывают голода или жажды… в привычном смысле. Поскольку они уже всеми забыты, то единственное, что способно продлить их срок — поглощение всех источников тепла, будь то генераторы или домашний скот.
— Моя коллега в Родополисе как-то столкнулась с заказом на нисхождение кота: у одной пенсионерки умер любимец, и вместо того, чтобы кремировать его, она обратилась к таксидермисту… Результат, думаю, ты можешь и без меня представить.
— Эмм… Она выжила? — только уточняет Рейст. Рассказчица неопределённо качает головой и смазывает шею заживляющей мазью. — Поцелуи духов обжигают: чем он глубже, тем сильнее ожог.
— Не очень-то похоже, — негодует Лайне, — что она лезла целоваться. Ты уверен, что это так называется?
— Так писал об андерах Пьер-Шарль, — отзывается мужчина и выкладывает на стол апейрон, — у него было несколько стихотворений о них в сборнике «Цветы тленья».
— Любопытно… Вот только наши догмы гласят, что немёртвые не могут причинить нам вред, а нанесённый ущерб — следствие неосторожности с нашей стороны, — раздражённо делится девушка и, покончив с обработкой, с бинтами идёт к зеркалу. — Так что, что бы она ни хотела сделать, это уже не имеет значения.
— А ты сама-то с этим согласна? — настороженно интересуется мужчина, глядя на нетронутый апейрон. Ингалятор плотно запакован — на обороте, кажется, даже остался ценник в несколько сотен костов. — Нази?
— По-твоему, меня спрашивают? — невесело хмыкает та, перевязывая рану. Собеседник демонстративно кашляет. Девушка оборачивается и видит протянутый ингалятор. — А, нет… Спасибо, не стоит.
— Но почему?
— День ещё не закончился, а мы уже столкнулись с переходящей андерой: не лучшая идея расходовать нечто настолько ценное на пустяковый ожог. Через пару дней само пройдёт, — устало резюмирует Анастази и, встрепенувшись, поворачивается к спасителю. — Я тебе что-нибудь должна?
— Что? А, нет, — отмахивается тот с лёгкой улыбкой, — брось. Я же тебя ещё в больницу свозил… да и мало ли, что ещё? Пока ты не разобралась с транспортом.
— Ну, я не могу так. Безвозмездная помощь… Жизнь в Карпее от этого быстро отучает.
— Если тебе станет легче, можешь потом угостить меня кофе. Это необязательно, но я не откажусь.
— Кофе, договорились.
Эпизод четвёртый
Балтийская Республика: Линейная
больница Святой Адеолы
12-24/994
За больницей стоят неразгруженные машины — очередь на приём новых пациентов длится больше часа.
— Гнетущее место, — отмечает Корвин. — Мы точно по адресу?
Они паркуются напротив главных ворот.
— Точно, — мрачно подтверждает Анастази. — В городе нет других больниц… увы.
— Я… — глядя на заброшенный паллиатив, молвит Корвин, — я подожду тебя в машине. На дух не переношу все эти больницы.
Она тоже, мысленно соглашается Анастази. Кутаясь в куртку, она выбирается из машины. Декабрьский ветер обдаёт холодом. Прижимая к груди пакет с вещами, блондинка спешно перебегает дорогу.
При входе раздают маски и перчатки. В холле многолюдно. Посетители уже не первый час ожидают реаниматолога. Со всех сторон слышится кашель: отхаркивающий, с чёрной мокротой. Встроенный дозиметр улавливает повышенный элегический фон.
Рядом стенд с детскими рисунками. Истлевшие по краям, они небрежно насажены на проржавевшие кнопки и дрожат от сквозняка. Сентиментальные изображения — «моя семья», «лучший друг человека» и «как я проведу лето» — скрывают собой хаос, царивший здесь в последние часы.
— А что, если она не выживет? — совсем рядом шепчет мама Алисы Мартене. В больницу та пришла в сопровождении другой женщины. Её Лайне не знает, но незнакомка, судя по всему, близка с Яной — она гладит ту по спине и вытирает слёзы. — Что, если она так и не придёт в сознание?
Манифест относится к тем заболеваниям, когда утешают уже не пациентов, а близких и родственников.
Отстояв очередь в регистратуре, Анастази наконец получает пропуск на четвёртый этаж. Все лифты заняты — приходится идти пешком. В коридорах да на лестницах столько людей, что пропуск у неё даже не спрашивают. Мысленно она даже отмечает, что по меркам их городка такая оживлённость аномальна.
Находится искомая палата минут через пятнадцать блужданий. Когда Анастази заглядывает внутрь, то видит пару роботизированных санитаров, удерживающих её брата. Фельдшерица тем временем вводит нергет — обезболивающее с седативным эффектом.
Рот Элиот открыт в немом крике. Парень отчаянно цепляется за простыню, когда его укладывают на спину. Всё это длится не больше минуты, но для Лайне проходит целая вечность: её сердце успокаивается только тогда, когда близнеца подключают к аппаратам.