Зимний скорый. Хроника советской эпохи
Шрифт:
— Что-о?! А ты откуда знаешь, «голоса» слушаешь?
— Их сейчас опять забивают, — с небрежной солидностью вставил Димка. — Я же в войсках связи, на рации служил. Мы про «глушилки» всё знаем.
— Ничего я не слушаю, — ответил Марик, — у меня на это и времени нет. А кафедра наша получает американские научные журналы по специальности. Там сейчас — подряд статьи о компьютерном обеспечении программы «Аполлон».
— Каком обеспечении? — не понял Григорьев.
— Так у них ЭВМ называются — ком-пью-те-ры. А кораблище, пишут, втрое больше нашего «Союза».
— Ну да!
— В этом году — облет Луны, — сказал Марик. — Три человека в космическом корабле облетят Луну!
Григорьев всё еще не верил до конца. Невозможно было представить, чтоб американцы первыми пролетели над лунными кратерами, над обратной стороной.
— Потом у них по плану еще два полета без посадки, — продолжал Марик. — Всё проверят, место выберут. И в будущем году — полет с посадкой. Будут по Луне в скафандрах ходить, а Земля — над головами в черном небе светиться. Как у Беляева в «Звезде КЭЦ». — Марик вытянул губы трубочкой в подобии невеселой усмешки, это тоже было нечто новое. — Всё, кончилась фантастика.
— А может, наши все-таки раньше успеют? — спросил Григорьев. — Ты же не знаешь, что наши готовят.
— И так ясно. Если б наши успевали, не молчали бы про американские дела. Вспомни, как раньше было.
Григорьев всё помнил. И то, как в пятьдесят седьмом, до нашего первого запуска, говорили об американском будущем спутнике, крохотном, величиной с апельсин, фотографию его по телевизору показывали. И то, что было потом, — стишки в «Пионерской правде»: «Проходит в космосе советский Гулливер среди американских лилипутов». И перепечатки из якобы американского юмора (Учитель: «Что мы увидим на Луне?» — Ученик: «Русских, сэр!»). И даже карикатуру начала шестидесятых: красавец Аполлон Бельведерский и сдохлячий, на кривых, тонких ножках Аполлон американский. Этот самый, выходит, «Аполлон».
— Обидно, — сказал Григорьев. — Был бы жив Королев, он бы такого не допустил.
А Димка молчал. Он курил и с чуть хмельной серьезностью следил за Мариком.
— Королев был главный конструктор, — сказал Марик.
— Ну и что?
— У них все чертежи ракеты и корабля в научно-популярных журналах напечатаны.
— Так они всё и раскроют!
— А что скрывать-то? Конструкция — еще от Циолковского. И топливо самое простое: жидкий водород с жидким кислородом. Сейчас другое решает — электроника, материалы, компьютеры. А главное…
— Ну вас на хер с этим «Аполлоном»! — вдруг вмешался Димка. — Два теоретика космонавтики. Хватит! А ты, Тёма, кончай про Луну, говори: что У ТЕБЯ случилось? Баба изменила или двойку на экзамене схватил?
Григорьев засмеялся было, но увидел, что Марик серьезен, а Димка — даже не улыбается.
— У МЕНЯ, — ответил Марик, — ничего не случилось. Так всё, вообще. Ну, и в частности…
— Говори! — требовал Димка.
— В частности, — сказал Марик, не глядя на них, — в частности, у нас на кафедре распределение было. У пятикурсников… Я вот, ему рассказывал, — он кивнул в сторону Григорьева, — мы у доцента нашего, Колесникова, вдвоем с одним пятикурсником работаем, Сашкой. Я теорией занимаюсь, а Сашка экспериментальную часть ведет.
— Понятно, — сказал Димка. — Ну и что?
— Колесников сначала хотел Сашку в аспирантуре оставить. Потом говорит: «Ходил насчет тебя, не дают аспирантской вакансии по нашей теме. Да бог с ним, оставайся у меня просто инженером, работай. А материал накопится — защитишься, куда денешься».
Григорьеву стало неинтересно. И вообще, он был недоволен Мариком: с чего тот взялся рассказывать о своих кафедральных делах? Димка же вернулся! Сегодня — его день, об этом надо говорить! Но он видел, что сам Димка слушает Марика внимательно, как будто ожидая услыхать что-то важное.
— Потом снова приходит Колесников, — продолжал Марик, — весь уже кипит: «Совсем они, Сашка, сдурели! Даже ставки инженера мне для тебя не дают. Ну ладно, не вешаться же! Будет распределение, поговорю с комиссией, и подберем для тебя такое место, чтоб ты всё равно со мной был связан»…
Марик запнулся.
— Ну! — подстегнул Димка. — Давай, рожай.
— Ну, вот и грянуло… распределение. Является Колесников, красный весь, как из парилки. Посмотрел, посмотрел на Сашку и говорит: «Дурак я, старый дурак!» — «Вы что, Константин Клавдиевич?» — «А то, что не будет тебе вообще никакого места!»
— Почему? — не понял Григорьев.
— Потому что Сашка… — Марик запнулся. — Потому что — ЕВРЕЙ!
Григорьев растерялся и взглянул на Димку. Тот поморщился.
— Если бы сам не видел, не поверил бы, — сказал Марик: — Собрались в комиссию нормальные с виду люди, я почти всех знаю, — и вдруг какой-то бред начался, безумие. — Он помотал головой. — Если кто по паспорту и анкете еврей, или хоть русский, но с еврейской фамилией по отцу, — тем вообще распределений не дают. А у кого наоборот — мать еврейка, а отец русский, и фамилия, как они говорят, «нормальная», — тех ВЫЯСНЯЮТ, но позволяют направления на работу получать. Вот так: учились, учились вместе, думать не думали, у кого какие родители…
— А у тебя кто, — перебил Димка, — отец?
Он спросил об этом не с сочувствием, а просто и деловито, как будто прикидывал шансы.
— Отец, — ответил Марик.
Григорьев опустил глаза. Слушать Марика было противно почти до тошноты. И верить не хотелось. Но он понимал, что выслушать необходимо до конца. Да не просто выслушать, а как-то так, — еще неясно как именно, — чтоб не обрушилось всё, что столько лет их соединяло.
— Ну? — спокойно и хмуро сказал Димка. — Так что же Сашка твой?
— А с Сашкой — беда. Колесников-то очень на него рассчитывал. У Колесникова идей — миллион. Мы как раз сейчас одно направление стали раскручивать, там всё в топологию уходит…
— Куда уходит? — Димка, не поняв мудреного названия, вопросительно поглядел на Григорьева.
— Не знаем мы никакой топологии! — буркнул Григорьев.
Он знал, конечно: топология — область математики, нечто вроде высшей геометрии. Зачем же он так ответил? Наверное, потому, что незнание словно объединяло его с Димкой и защитно отделяло их обоих от Марика с его тоской. И, разозлившись на себя, он сказал: