Зимняя корона
Шрифт:
– Госпожа. – Она почувствовала, как капеллан мягко, но настойчиво положил ей руки на плечи. – Пойдемте. Я пошлю за женщинами, которые обмоют тело и приготовят к погребению.
– Нет! – Алиенора оттолкнула священника. – Это мой долг и мое право. Никто не сделает это лучше меня. Я справлюсь.
Следующие несколько часов показались Алиеноре вечностью, и в то же время день пролетел как одно мгновение. Столько всего нужно было сделать. Распорядиться о приготовлениях к церковному обряду и похоронам. Продиктовать письма и разослать их всем, кто должен узнать о трагедии. Уладить практические вопросы, которые подтверждают жестокий факт смерти
Обмывая безжизненное, испещренное сыпью тело сына розовой водой, Алиенора вспомнила, как все ликовали в день его рождения августовским утром в Пуатье. Сколько радости, сколько надежд, сколько ожиданий! Как она баюкала его на руках, а потом вынесла показать Генриху, вернувшемуся с поля боя. Златовласый мальчик, баловник и непоседа, прыгал у нее на коленях, крепко обнимал за шею. И вдруг пришла беда и обратила все в прах и тлен. Алиенора готовила сына к обряду и тихо шептала ему: бояться нечего, мама здесь, все будет хорошо, хотя и знала, что ничего уже не будет.
Изабелла и Эмма забрали маленького Генриха и Джеффри и поселились с ними в дальних покоях, чтобы болезнь, сгубившая Вилла, не передалась другим детям. Отец Пьер и советники Алиеноры пытались уговорить королеву оставить все приготовления специально нанятым женщинам, но она упорно отказывалась и гневалась, если доброхоты настаивали. Она велела курить фимиам и не закрывать ставни в комнате, где лежит тело, чтобы с улицы проникал весенний воздух. Это последнее, что она запомнит о сыне, и пусть это будет свет и свежесть, а не удушливая темнота ночи, когда молниеносная лихорадка в считаные минуты у нее на глазах унесла его жизнь. Час от часу Алиенора становилась все более хладнокровной и деловитой, но напоминала плотно накрытый тяжелой железной крышкой котел, в котором на медленном огне бурлили боль, вина и страх. Она не решалась даже слегка сдвинуть крышку, потому что знала: если глубоко спрятанные страдания вырвутся наружу, ей тоже не жить.
К вечеру тело Вилла было зашито в саван из тончайшего полотна в два слоя, а поверх обернуто отрезом красного шелка так, что открытым осталось лишь лицо. Покойника уложили в наскоро сколоченный маленький гроб, усыпали розовыми лепестками, рядом положили любимый игрушечный меч, с которым всего только день назад живой и здоровый сорванец бегал по саду и бился с воображаемыми врагами, в то время как смерть уже притаилась в тени деревьев.
Гроб выставили в Виндзорской церкви, вокруг него зажгли свечи и лампады, дабы после захода солнца они создавали мерцающий свет. Алиенора настаивала на том, чтобы коленопреклоненное бдение продолжалось всю ночь. Изабелла и Эмма во всем поддерживали ее. Никто из придворных не пытался отговаривать, ибо все любили королеву и восхищались ее силой воли.
На рассвете под звуки заупокойной мессы гроб с телом вынесли из церкви и поместили в повозку, украшенную королевскими щитами и богатой драпировкой, и маленький принц отправился в последний путь, к месту погребения в семнадцати милях от Виндзора, в Редингском аббатстве, рядом со своим прадедом – легендарным королем Генрихом I.
Отец Пьер убеждал Алиенору не ехать с кортежем: она и так уже измучилась за этот тягостный день, и ради блага не рожденного еще ребенка ей лучше бы подождать в Виндзоре и предоставить другим все хлопоты по захоронению. Но королева была непреклонна.
– Я буду с ним, пока его не похоронят, – твердо заявила она. – Я его мать, и заботиться о нем все еще моя обязанность, даже если он уже не дышит. Вы не остановите меня, и не пытайтесь.
Она не могла ехать верхом из-за беременности и отправилась в паланкине. Дорога от Виндзора до Рединга была чистой и гладкой, и кортеж в пути не задерживался. Плотно задернув занавески паланкина, Алиенора пыталась отдохнуть и набраться сил для предстоящего похоронного обряда. Чрево ее опять стало сокращаться и расслабляться через равные промежутки времени, но пока без боли. Путешествие на последней стадии беременности, конечно, рискованное предприятие, но не могла же она отпустить своего мальчика к месту вечного покоя одного. Если бы только Генрих был здесь. Но он далеко, а значит она сама отвечает за все. Этим ярким солнечным утром королева думала только о том, что должна пройти этот путь до самого горького конца.
Когда на следующий день они возвращались в Виндзор, погода испортилась: тучи заволокли небо от края до края, хлынул проливной дождь. Двигались медленно – колеса вязли в густой грязи. За занавесками паланкина Алиенора перебирала четки и видела мысленным взором свечи, расставленные вокруг усыпальницы короля Генриха I, темную яму, в которую опустили тело ее сына. Ему не исполнилось и трех лет, а жизнь уже оборвалась. Монотонное пение монахов, скрежет лопаты по камню, плач придворных дам. Алиенора не плакала. Все ее чувства были погребены под плитой скорбной отрешенности.
Накануне, в ясный и солнечный день, люди выстраивались вдоль дороги. С любопытством, но уважительно они глазели на похоронный поезд, ожидали милостыни. Когда же кортеж отправился в обратный путь, лишь несколько отчаянных храбрецов не побоялись выйти на обочину. Закутанные в плащи, с накинутыми на голову капюшонами, они стояли, протянув к проезжающим руки. Алиенора не раздвигала занавесок, но слышала их мольбы о подаянии. Дождь барабанил по крыше паланкина, и несколько холодных капель упали ей на колени, словно вместо слез, которым она не могла дать волю.
Когда они прибыли в Виндзор, нерегулярные сокращения матки перешли уже в схватки – начинались роды. Марчиза только взглянула на Алиенору, выходящую из паланкина, и немедленно послала за повитухами.
Резкая боль пронзила все тело Алиеноры, и она стиснула кулаки в уверенности, что вот-вот родит. Повитуха протерла ее лоб холодной водой с травами.
– Госпожа, все идет как надо, – подбодрила она роженицу. – Скоро вы возьмете на руки новое дитя, и оно заглушит вашу боль и восполнит потерю.
Печать, которая сдерживала чувства Алиеноры, ослабла и треснула, и фонтан ярости брызнул наружу.
– Да как ты смеешь даже заикаться об этом? – гневно воскликнула она. – Ни один ребенок никогда не заменит мне сына! Он был всем для меня!
Женщина виновато потупилась и присела в реверансе:
– Госпожа, я только хотела утешить вас. Простите меня.
Алиенора не смогла ответить, потому что нахлынул очередной приступ боли и от выворачивающего нутро спазма хлынули слезы. Младенец выскользнул из утробы, весь мокрый и окровавленный, и, когда он сделал первый вздох и закричал, Алиенора затряслась в рыданиях и завыла от горя. Ей не нужен этот ребенок, ей нужен Вилл.