Зимняя война. Дороги чужого севера
Шрифт:
Тут пожилая женщина поднялась, и он все понял. Она с трудом ходила, левая нога превратилась в негнущуюся кость. Никита помог ей спуститься. Обнаружив в собственном доме кучу чужих ухмыляющихся солдат, Айна снова задрожала, стала кутаться в шерстяной платок. Захныкала ребятня.
– О, да здесь еще и прекрасное дамское общество, – осклабился бывший ловелас и гармонист ансамбля песни и пляски рядовой Максимов. – Что ж вы сразу не сказали, товарищ старший лейтенант? А чего они спрятались, будто к людоедам в гости попали?
– Так, разбежались! – приказал Мечников. – И нечего таращиться, словно вы и впрямь людоеды. Женщины и дети находятся в своем доме, вот пусть и занимаются своими домашними делами. Айна, не смущайтесь, представьте, что нас здесь нет.
Минут через пятнадцать в дом решительно вошел уже знакомый лейтенант Минин – офицер по поручениям. За спиной офицера мялись солдаты, с любопытством заглядывая внутрь.
– Вы опоздали, лейтенант, – насупился Никита. – Дом уже занят, топайте дальше.
– Прошу прощения, товарищ старший лейтенант, – по-уставному козырнул Минин. – Мы по другому делу, выполняем распоряжение полкового комиссара Решетова, который, в свою очередь, исполняет приказ начальника особого отдела дивизии. К сожалению, не хватает людей, сотрудники НКВД в этот город еще не вошли. Получен сигнал от соседей, которых уже отправили на сборный пункт, что в этом доме остались гражданские… – Он вытянул шею, обнаружил в комнате жмущихся друг к другу штатских, и брови его многозначительно поползли вверх, а физиономия приобрела откровенно протокольный характер. – Я так и думал, – изрек лейтенант. – Сколько их в этом доме, четверо? Заходите, товарищи красноармейцы, – бросил он взгляд через плечо. – Осмотрите дом, не прячется ли кто еще. Гражданам пять минут на сборы, брать с собой только самое необходимое, и чтобы через десять минут вся эта компания была в школе.
– Зачем они вам, Минин? – нахмурившись проговорил Никита. – Обычные мирные люди. Мы же не воюем с женщинами и детьми?
– Товарищ старший лейтенант, где ваша сознательность и четкое понимание момента? – Голос Минина окреп, зазвенел. – Происходит выполнение директивы Главного Военного совета РККА, согласно которой все оставшееся финское население подлежит выселению с занятой советскими войсками территории. Вы об этом не могли не знать. Позвольте выразить нарекание, товарищ старший лейтенант, – почему, обнаружив в доме гражданских, вы не выполнили свой долг и не отправили их куда следует?
– Лейтенант, вы переходите границы! – повысил голос Мечников. – Может, вы меня еще в государственной измене обвините? Выполняйте, что вам положено, но обращайтесь с женщинами и детьми уважительно, не забывайте, что в скором времени они станут такими же советскими гражданами, как и мы с вами! И постарайтесь в следующий раз не проявлять превосходство, которого у вас нет!
Он угрюмо смотрел, как красноармейцы, отягощенные полномочиями, хозяйничают в доме, покрикивают на женщин. Разведчики тоже притихли, посматривали на происходящее без одобрения. Айна закутала детей в теплые одежды, помогла одеться свекрови, подтащила к выходу чемоданы – видимо, заранее собрала, догадывалась, чем чреват приход армии-освободительницы. Никита молчал. Формально эти люди были родственниками их врагов, нареченными советской пропагандой белофиннами, он не имел права давать слабину и идти на поводу у каких-то чуждых эмоций.
– Не волнуйтесь, Айна, – улучив момент перед тем, как семью вывели наружу, сказал он. – Война закончится, и вы вернетесь в свой дом. То, что происходит сейчас, вызвано военной необходимостью, с этим нужно мириться. Все будет в порядке с вашей семьей, включая вашего мужа… который уехал по делам в Хельсинки. Уверен, Советская власть проявит к нему снисхождение. Через неделю вы с детьми вернетесь в свой дом.
– Спасибо вам, офицер… – Ее голос срывался. – Я знаю, мы должны подчиниться… Пусть это будет Сибирь, лишь бы с детьми ничего страшного не случилось… Присмотрите, чтобы дом остался цел, хорошо? Вы неплохой человек, я умею разбираться в людях… У вас есть совесть… Съешьте все продукты, что остались в доме – куда их? Можете взять с собой, когда будете уходить… Возьмите и одежду, в доме много теплой одежды… Есть баня, но постарайтесь ее не сжечь…
Женщин вывели наружу, заплакали дети, вцепившись в юбку матери.
– Жалеете их, товарищ старший лейтенант? – пробормотал Максимов. – Вроде не должны мы их жалеть. Они бы нас точно не пожалели… А женщина хороша, правда? – лукаво подмигнул боец. – Статная, белокурая, а глаза такие светлые, прям искрятся…
Мечников отдавал распоряжения сквозь зубы: оставить пустопорожний треп, мы пока еще на войне, а не на танцах в парке культуры и отдыха! Виноградов, выставить охрану у калитки, и чтобы менялись каждые два часа. Да не калитку у охраны, а охрану у калитки! Разведчики смеялись, снова поднималось настроение. Никакого мародерства, предупредил Никита. Потом он смилостивился, ладно, можно забрать теплые вещи, носки, варежки, но чтобы при этом никакого беспорядка, мы не НКВД!
Затишьем и послаблением пользовались на всю катушку. Вскрыли погреб с соленьями, отыскали на кухне другие продукты. Александров и Камбаров чистили картошку, Тарасенко и Лузин таскали воду, растапливали баню, при этом последний бурчал под нос, что не видит, хоть тресни, ни одного березового веника, и пришлось со смехом объяснять, чем финская баня отличается от русской. Первая, конечно, жалкое подобие последней, но хоть такая. Мылись по очереди, блаженствуя в сухом пару, хлестали из ковша горячую воду на камни, дружно ржали над Латкиным, которому струя огнедышащего воздуха ударила по пяткам, и он с ревом метался по парной. Потом был ужин, Корович как бы в шутку предложил «по маленькой» – вычислил наметанный глаз в подполе стеклянную тару с финской самогонкой. Все с интересом уставились на командира. А у того вдруг защемило в груди. Он смотрел на распаренные благодушные лица и чувствовал, как тоска поднимается к горлу. Кусочек позабытой мирной жизни – а что будет завтра? Снова наступление в нечеловеческих условиях, неразбериха, смерть из-за любого дерева – кто из них выживет? Выживет хоть кто-то?
– По маленькой, – проворчал он. – И боже упаси, если кто-то повторит.
Разведчики рассмеялись, извлекли бутыль с мутным содержимым и пустили по рукам. С учетом восемнадцати страждущих душ, действительно получилось по маленькой. Мечников отказался, быстро поел, быстро помылся. Потом облачился в шерстяное белье из комода на втором этаже – перед этим недоверчиво его осмотрел, обнюхал. Кошки скребли на душе, возник образ белокурой матроны с лучистыми глазами. Финки в общей массе не красавицы, но, видимо, случаются исключения… Никита держал дистанцию, поручив командирам отделений контролировать веселье. Чтобы через час все были в форме, спать одетыми, держа при себе оружие, и не тянуть с отходом ко сну – утром рано вставать! Да не расслабляться, а то какие из вас вояки! Он сидел в натопленной комнате, примыкающей к входной двери, курил в открытую форточку. Из темнеющего неба сыпались пушистые снежинки, за оградой гудели моторы – шли грузовики, тягачи тянули орудия на северную окраину городка.
Мечников вдруг вспомнил свое детство, о котором никогда никому не рассказывал. Перед глазами всплыла картинка: над ним склонялась женщина в шерстяном пальто, на ней была шапка из дорогого меха, горло обмотано пушистым клетчатым шарфом. Она держала его на руках, куда-то быстро несла, плакала, а он уже был не младенец, болтал ногами, чувствовал невыразимый страх, льнул к этой женщине – такой единственной и родной. Никита помнил выстрелы, визг тормозов автомобиля, женщину окружили люди в фуражках и с погонами на плечах. Мелькали деревья, трещали револьверы, женщина, которая его тащила, споткнулась. Никита ревел, прижимался к ней, тряс. Вокруг были люди, выл мужчина, упавший на колени, – Никита помнил исходящий от него запах: кожа, грубое сукно, пот. В память врезался истошный крик: «Штабс-капитан, хватит, найдите в себе мужество! Надежда Викторовна мертва, а ваш сын еще жив! Надо уходить, эти сволочи через минуту будут здесь!» Потом опять гремели выстрелы, что-то взрывалось, все вертелось, и маленький мальчик умирал от обуявшего его ужаса. Его ли это воспоминания? Кто были эти люди? Последний всплеск в голове: ночной лес, он бежит, подвывая от страха, вязнет в черном, еще не растаявшем снегу… Много лет спустя он даже боялся об этом думать. Мальчика отдали в детдом, но перед этим была больница, где лежали другие дети, странные плакаты и транспаранты на стенах, командные голоса персонала. Детские воспоминания почти стерлись, осталась лишь упомянутая сцена, не дававшая ему покоя, а еще как мама говорила, что ему шесть лет… Это Никита помнил точно, а все остальное накрыла волна беспамятства: кто он такой, имя, фамилия, происхождение… Дети за грехи отцов не отвечали – лозунг был формальный, но иногда работал. Над именем и фамилией долго не мудрили. Никитой Мечниковым звали жителя деревни, который нашел его в лесу под Царским Селом и привез в городской детский приемник. Детский дом под Ленинградом, речевки, лозунги, прописные марксистские истины, вбиваемые в голову с малых лет. Там же школа, мастерские при школе. Военный коммунизм был везде – даже в детских домах. А когда прошла его эпоха – путевка в жизнь, свобода, высшее техническое училище в городе на Неве. Учебу бросил через год – не его стезя. Манила офицерская карьера. Служба в армии в Приволжском военном округе, поступление в военное училище. Он с упорством проходил все тяготы, выпустился с отличием. Попал в разведку, бои на озере Хасан, где взвод, которым он командовал, понес потери, но выявил за сопками замаскированные огневые точки японцев, сильно мешающие жить советским войскам, и артиллерия благополучно их разнесла. Именные часы от командования, короткий отпуск, за который он не только не решил проблемы с личной жизнью, а только усугубил существующие. Полностью отдался службе, молодой еще – успеет обзавестись семьей. Перевод в Ленинградский военный округ, серьезные проблемы с буржуазной Финляндией, чьи войска стояли в 90 километрах от Ленинграда и создавали символу Советской власти серьезную угрозу…
…Около полуночи прибыл посыльный от командира роты Покровского. Капитан желал его видеть. Покровский и политрук Зимин расположились в домике через дорогу. Двор был завален снегом. Участок пустовал еще до появления советских войск. Передвигаться по городу было странно – ни одного местного жителя, только военные. Ожидалось прибытие роты НКВД, призванной взять город под контроль. А потом, по мере отдаления линии фронта, предстояло сформироваться подобию гражданской власти, могли вернуться отдельные жители…