Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
Шрифт:
Василько заметил, что на него смотрит Вышата, и насторожился. В глазах Вышаты сначала мелькнуло изумление, доселе напыщенный вид дворского сменился злорадным предвкушением скорого мщения. Он подошел к воеводе, собиравшемуся с духом для очередной брани, и принялся что-то нашептывать. Филипп оборотил на Василька свое разгоряченное лицо.
– Почто Вышату не послушал и людей не дал? Почто твои смерды прячутся по темным углам, а на прясле не стоят? – набросился он на Василька с такой яростной поспешностью, будто ожидал прибытия молодца и загодя к нему приготовился. Он уже казался не грозным, а страшным: космат, красен, очи побледнели и расширились.
– Ты не бранись, Филипп, – примирительно рек Василько.
– Татарам потакаешь! Возвыситься захотел! – не унимался воевода.
– Зачем поносишь меня без вины? – вскипел Василько, удрученный не столько руганью воеводы, сколько тем, что его срамят прилюдно.
– А что мне с тобой делать? – в голосе Филиппа слышалось отчаяние. – И в клеть тебя сажал, и бранил, и наставлял по-хорошему, а все едино!..
– Да твоего Вышату сам сатана не разберет, – перебил воеводу Василько. – Как залез на прясло, так согнулся в три погибели, потрясся, загнусавил.
– Не было такого, наговоры! – возопил оболганный Вышата.
– Зачем мне крестьян под стрелы подставлять? У Наугольной сколько мужей побито, а у меня только двое легко изранены! – молвил Василько.
– Ананий где? – внезапно спросил воевода, и его неожиданный вопрос смутил Василька.
– Только что убили, – приглушенно сообщил он.
Здесь и переборовший собственный гнев воевода, и ощутивший себя виноватым Василько, и порывавшийся оправдаться Вышата, и Ратша, довольный, что поносят уже не его, а нелюбимого и заносчивого Василька, и замерший от страха Копыто, и следившие за перепалкой дружинники воеводы – все, кто знал отрока, дружно вспомнили Анания. Скорбь полоснула по их еще не очерствевшим до конца сердцам.
– Ну, Василько, счастлив твой Бог, – задумчиво произнес Филипп.
Он посмотрел по сторонам, как бы высматривая среди собравшихся нужного человека, затем медленно и тяжело спешился при помощи Вышаты.
– Иди ко мне, – сказал он устало Васильку.
Василько тоже спешился. Он терялся в догадках. А ну как сейчас голову снесут?
Филипп отошел к стене стрельни и терпеливо поджидал Василька. Молодец остановился в двух шагах от воеводы, широко расставив ноги и внутренне напрягшись. Вышата встал у него за спиной так близко, что Василько слышал его дыхание.
– Что делать будем? Как Москву оборонять-то? – моляще спросил воевода. – Скажи, ты же в ратном деле искусен!
Слова воеводы донельзя озадачили Василька. Он ожидал всего, но только не этого признания в беспомощности. Было приятственно сознавать, что как ни пытался Филипп унизить его, а все же пошел на попятную. Захотелось покуражиться: заносчиво повести речи о том, что хватит смущать криком добрых молодцев, а нужно град укреплять, да татар побивать, да москвичей беречь. Но как ни подмывало почваниться, Василько понимал, что слова его будут пустым звуком.
Прямо же сказать о том, что думал, Василько не решался. Ведь стоя на своем прясле и наблюдая издали за тем, что происходит перед Наугольной и на ближайших к ней стенах, он мысленно ставил себя на место воеводы.
А будь Василько воеводой московским, он бы сделал вот что. Погнал бы с Наугольной брехливую собаку Ратшу, и чем быстрее, тем Москве на пользу; а на прясла, у Наугольной, сам бы сел с полсотней пригожих ратников; а как стемнеет, выехал бы из Кремля со многими людьми и татарскую вежу спалил. Вот так мыслил Василько. Но когда пришло время изложить свои думы, он понял, как ему будет несладко покидать Тайницкую, крестьян, с которыми пообтерся, и лезть в смердящую татарскую пасть.
Василько так и не решился поведать воеводе свои помыслы. Зачем спешить? Ведь положение у Наугольной еще пока терпимое, вылезти за стены Кремля он всегда успеет, а если даже и отобьет татарина от города, его честь и славу переймут князь Владимир и воевода.
Он сказал то, что в этот миг пришло ему в голову:
– Не кручинься, воевода! Даст Бог, отсидимся до ночи, а там видно будет. А для того чтобы пополнить людьми прясла, надобно Вышате почистить боярские хоромы. В тех хоромах еще много сытых отроков от безделья маются. Все едино от Вышаты на стенах мало толка будет.
– Только бы до ночи выстоять, – охотно поддакнул воевода.
Это пожелание показалось всем, кто слышал Василька, сбыточным. Василько не гнался за журавлем, но желал иметь синицу в руках. Отсидеться от татар казалось немыслимо тяжело, но продержаться до ночи было по силам.
Воевода тотчас принялся распоряжаться с таким решительным видом, словно слова Василька вконец развеяли его последние сомнения:
– Вышата, возьми Петра Носатого да Онежку и каждую улочку, каждый двор, каждую клеть обыщи! Всех, кто прячется по темным углам, гони на стены. А кто заупрямится, предавай лютой казни!
– Исполню, господин! – поспешно заверил его Вышата. Он был доволен. Ведь вместо того, чтобы сидеть на стене под татарскими стрелами, будет делать привычное и сызмальства полюбившееся ему дело.
– Ты же, Василько, – доверительно и негромко обратился к молодцу Филипп, – порадел бы за христиан. Как падет вечерняя заря, выйди из града с удальцами да спали эту треклятую вежу.
Василько, почувствовав, что внутренности живота будто окатили студеной водицей, непроизвольно кивнул головой. «Вот твоя месть, пес лукавый! – кручинился он про себя, отъехав от воеводы. – Знает, что не совладает со мной, так порешил подвести меня под татарские сабли и стрелы. Ведь меня татары живо за рвом прихлопнут!» Сердце и разум его противились наказу Филиппа. Он клял себя за покорное, рабское согласие выехать из Кремля. Но затем Василько стал доверять свои чувства не только сердцу, но и разуму. Все, что он видел у Наугольной, подсказывало: нужно укрепить души христиан, посеять в них веру, что татары тоже уязвимы, да непременно спалить ту бесовскую вежу. «Но почему я? Неужто другого нельзя послать? – противился Василько и тут же спрашивал себя: – А кого же?.. Воеводе не можно, ведь он голова всему. Вышату?»
Василько даже ухмыльнулся, вспомнив, как обрадовался Вышата, когда был послан тормошить кремлевские подворья.
Глава 56
Стрела впилась в плечо Саввы. Савва вырвал стрелу из раны и, несмотря на жгучую боль и кровотечение, не захотел покидать прясла. Но боль становилась все нестерпимее, кровь из раны продолжала сочиться, а по телу разливались гнетущий жар и тошнотворная слабость. Савва спустился со стены и присел подле лестницы на округлый валун. Он чувствовал себя виноватым перед исстреленными товарищами, стоявшими на стенах ратниками, перед женой и дочерью и всеми москвичами. «Матрена и Олюшка думают, что град обороняю, а я в бездействии обретаюсь», – потужил он и решил немедля возвратиться на прясло.