Злая Русь. Зима 1238
Шрифт:
— Что скажешь, старый друг моего деда?! Верно ли я понимаю, что орусуты и сами захотели заманить нас в ловушку?!
В шатре хана повисла напряженная и продолжительная тишина, прерванная спустя лишь некоторое время спокойным, даже ленивым голосом Субэдэя:
— Я рад, что засада очевидна для тебя. Впрочем, ты замышлял против врага хитрость — так отчего же тебя злит то, что он отвечает тебе взаимностью?!
Легкая улыбка тронула губы старого лиса, но Бату было не до веселья:
— Так что нам делать?! Еда вскоре кончиться, идти и дальше на север, оставив в тылу непокоренного кагана, мы не можем! Послы видели его рать — она еще велика, в ней хватает батыров, в том числе конных, а город разделен на несколько внутренних крепостей. А потому штурмовать Арпан мы также не можем
Улыбка покинула губы нойона, и тот заговорил уже без всякой благодушности в голосе:
— Даже тигр может отступить перед стаей голодных волков — отступить, сохранив себе жизнь, в этом нет бесчестия. Но когда стая распадется, тигр вернется и покарает всех, кто посмел бросить ему вызов!
Бату-хан неожиданно успокоился — слова верного сподвижника его великого деда удивительно точно совпали с его собственными мыслями.
— Значит, мы уйдем?
Субэдэй согласно склонил голову:
— Уйдем. Чтобы сохранить силы и вернуться сюда летом — этим или следующим, не столь важно. Но орусуты должны поплатиться за свою дерзость!
Батый злобно улыбнулся — и улыбка эта больше походила на хищный оскал:
— И они поплатятся!
Утром следующего дня монголы покинули осадный лагерь. Больше не требуя дани, не предлагая союза, дружбы, не используя прочих хитрых уловок, с целью выманить защитников Рязани из города… Впрочем, не совсем — разобрав за прошлый день пороки (ценные детали, что невозможно воссоздать на местах, китайцы рачительно извлекли), они сожгли большую часть дерева, послужившего сырьем для камнеметов. Сожгли, привязав к ним всех уцелевших пленников-хашар… Сожгли демонстративно, на глазах русичей, в бессильной ярости сжимающих кулаки… Никто из воев не признал среди заживо сожженных своих близких, и возможно лишь это уберегло некоторых ратников от безумной, самоубийственной атаки. Что впрочем, не означает, что в огне не погибли чьи-то родные, просто никем не узнанные…
И от этого было вдвойне больнее и страшнее.
Даже втройне страшнее для меня, взирающего на отступающих от Рязани поганых. На пути все еще огромной орды остался Пронск, обороняемый ныне горсткой ратников, Пронск, имеющий в качестве защиты на главном направлении штурма лишь невысокую стену-частокол! Чтобы прорваться за нее, татарам не потребуются ни манжаники, ни даже вихревые катапульты — будет достаточно лишь лестниц, чтобы за две-три атаки перебить всех защитников крепости, тупо задавив их числом… Отсутствие еды не пугает врага — наоборот, именно ради еды по большей части татары и пойдут на штурм! Ну и заодно, чтобы хоть как-то реваншироваться за неудачный поход на Рязань…
Можно как-то помочь крепости? Даже объединив владимирскую и рязанскую рати, получив в итоге порядка пятнадцати тысяч действительно боеспособных воев, и оставив Рязань без защиты — можно ли с этим войском противостоять без малого сорока пяти тысячам татар в поле?! Увы, нет — всадников у русичей осталось слишком мало, а в открытом бою мобильная стрелковая конница степняков, не принужденная атаковать в лоб изготовившихся к бою пешцев, будет иметь заметное преимущество. Это вам не схватка под Переяславлем, где укрывшихся за надолбами ополченцев невозможно было обойти ни с флангов, ни с тыла… Так что выводить в поле дружины — это подставить князя и потерять с таким трудом и такими жертвами спасенную было Рязань…
Выходит, что ни Юрий Ингваревич, ни Еремей Глебович, ни даже Коловрат (коим не хочется рисковать после всего пережитого) — мне не помощники в деле спасения возлюбленной. Выходит так… Самому же мне не остается ничего иного, кроме как лично отправиться в Пронск, постаравшись успеть обогнать поганых. И если успею — то предупредить Михаила Всеволодовича, чтобы выводил жителей, спасал детей…. Да самому вывезти из обреченной крепости Ростиславу прежде, чем ворог замкнет вокруг города кольцо гибельной осады!
Или хотя бы еще хоть раз услышать ее голос, коснуться ее рук, вдохнуть ее запах — прежде, чем умереть, защищая ее…
Нужно торопиться!
…Лично отправиться в Пронск? Ну да, ну да… Озадаченный судьбой Ростиславы и очевидно, потерявший из-за волнения способность трезво мыслить, я все же догадался явиться на глаза князю и предупредить его о своем отбытии. Но выслушав меня, Юрий Ингваревич хоть и не высмеял мой план, но резко его раскритиковал, без обиняков предупредив, что в одиночку до города я не доберусь — волки, вдоволь вкусившие человечины, меня просто сожрут. Ошарашенный столь очевидной истиной, я буквально дар речи потерял. Князь же продолжил разносить мой план по кусочкам — к примеру, чем следовать по Прони, пытаясь на лыжах догнать всадников головного отряда поганых, можно значительно сократить путь по зимнику, пролегающему по реке Истье (впадающей в Оку неподалеку от Рязани). А затем и ее ответвлению Мече, протекающей всего в полутора десятках верстах от Пронска… Но без проводника я бы мог запросто свернуть не туда на очередном речном повороте, и очевидно, заплутал бы в глухих лесах, лежащих между устьем Мечи и городом. Зато с проводником мы срезали бы наш путь до Пронска на добрую треть, добравшись до места назначения с форой в сутки-полтора!
Короче, князь сразил меня своей убойной логикой, после чего я не смел уже и возражать против подкрепления. Правда, до того он попросил меня уточнить, как я собираюсь действовать — и умолчав, что главной своей целью я вижу спасение возлюбленной, я озвучил следующий план. А именно, что предупрежу Михаила Всеволодовича о грядущей опасности и предложу ему дать бой авангарду татар на Прони, в узком месте реки да подальше города. Перекрыв ее устье и заняв оба берега, мы могли бы задержать поганых на несколько часов, коих хватило бы, чтобы горожане вышли из города…
А вот что с ними случилось бы после, как бы они выжили в наполненных озверевшими хищниками заснеженных лесах без достаточного количества припасов (а сколько удастся взять с собой на простых санях при спешном бегстве из города?) — об этом я уже не думал. Не думал потому, что сам уже никак не повлиял бы на все последующие события, касающиеся горожан — да и процент выживших все одно был бы выше, чем если бы горожане оказались заперты в ловушке осажденного города… Зато подумал о том Юрий Ингваревич, пообещав после выхода моей дружины как можно скорее собрать большой санный обоз с припасами и дополнительным воинским отрядом в сопровождение, и отправить его следом! Что же касается именно «моей» дружины — уточнив численность уцелевших ратников под началом Михаила Всеволодовича, коих по всем прикидкам осталось чуть более тысячи воев с учетом выздоравливающих, князь щедро выделил мне пять сотен лучников из числа гридей. По сути ведь всех воев с лучшими составными биокомозитами… Щедро! Кроме того, еще столько же ратников, дружинников напополам с опытными ополченцами, он пообещал включить в состав санного обоза.
Моей благодарности не было предела! По собственным ощущениям, Юрий Ингваревич закрыл передо мной все возможные долги — хотя, конечно, на самом деле он и сам обязан был позаботиться о своих подданных. Но тут ведь тоже как посмотреть — Пронское княжество от Рязани, конечно, зависимо, но обладает и определенной долей самостоятельности, являясь удельным и третьим по силе и мощи после столицы и Мурома…
Кроме того, Юрий Ингваревич предложил мне взять с собой Коловрата, как боевого товарища и одного из самых доблестных своих витязей. На что я, однако, ответил отказом — Евпатий заслужил право найти собственную семью и убедиться в том, что с ними все в порядке. Особенно после ночи подрыва, когда он единственный из моих соратников выжил, до последнего сражаясь над телом Ждана. Эх, Ждан, Кречет, други… Тяжело мне без вас… Однако же я предупредил Юрия Ингваревича, что, коли Евпатий Львович успеет вернуться в город к моменту выхода санного обоза и пожелает к нему присоединиться, то я буду только рад его присутствию!