Зло той же меры
Шрифт:
Чёрт возьми.
В паре шагов от нас стоял ещё совсем молодой парень с сухими, совершенно тонкими руками, покрытыми бледной, даже чуть синеватой, видимо, от холода, кожей – в открытую он пытался вколоть себе в вену шприц с какой-то непонятной жидкостью. Посреди улицы, у всех на глазах. Но вмешиваться мы не могли и не хотели. Да, его действия противоречат, по идее, закону, но ведь он не опасен для других. Лишь для самого себя. Если он подохнет, мне, честно говоря, будет плевать. И напарник никак на него не отреагировал тоже.
Почему же у него возникла мысль рискнуть нашими жизнями из-за перебежавших в неположенном месте подростков? Ведь он прекрасно осознаёт, что, если бы мы устроили задержание, местные обитатели с практически стопроцентной вероятностью решили бы порвать нас на лоскуты.
Помню, на курсах в академии металлический голос – похожий скорее на запись робота, чем на речь живого человека, – из хриплых динамиков объяснял, что такие меры были введены в целях безопасности сотрудников полиции. Чтобы никто не мог никого сдать из своих, даже если очень сильно захочет. Интересно, кто там, рядом со мной, прячется под шлемом и увеличивающей фигуру на пару размеров защите, похожей на скафандр. К слову, благодаря ней любой полицейский выглядит внушительно и даже грозно. Но что, если мой напарник – плюгавый мужичок ростом метра полтора, лет сорока-пятидесяти, с залысиной?.. Такие размышления не придавали мне необходимые в этом квартале уверенность и чувство защищённости, некоего плеча рядом, на которое можно было бы опереться, если вдруг что. С другой стороны, это мог быть самый настоящий легкоатлет или профессиональный боец… Истинный герой, который в случае чего вполне способен вытащить меня на своих плечах, отбиваясь вместе с этим одной левой от стаи местных упырей.
А, плевать. Даже и хорошо, что я совсем не знаю ни его внешности, ни его имени. Ведь если его покалечат или даже убьют – вероятность чего в принципе высока в последнее время и лишь растёт из месяца в месяц всё сильнее, – мне будет по фигу. Уверен, что если он так же, как и я мысленно рассуждаю о нём, думает обо мне, то приходит к тому же самому выводу. Единственно верному, хоть и слегка печальному с точки зрения моральных ценностей человека как высшего и, по идее, цивилизованного существа на планете Земля. В чём я очень и очень сомневался не только в последнее время, но и ещё и будучи подростком. Особенно когда спал на одной из сорока коек, втиснутых в небольшое казарменное помещение, которому, судя по устаревшему интерьеру, было лет двести, не меньше… Интересно, помнят ли ещё мои родители обо мне? И живы ли они в принципе? Разыскать их я так и не сумел, сколько ни пытался.
Неожиданно мне в плечо ударился какой-то лёгкий предмет, с глухим стуком отскочил от наплечника и упал со звоном на испещрённый трещинами асфальт. Алюминиевая банка из-под дешёвого пива, которое с пеной теперь разбрызгивалось из вскрытого лепестка. Она медленно докатилась, грохоча, до ливневой канализации, защитная решётка которой была сбита, и исчезла в её наверняка доверху забитых аналогичным мусором недрах. Я не обратил на произошедшее никакого внимания. Мы с напарником просто-напросто двигались дальше.
Что случилось с людьми… Мы создаём мусор, копим его, живём в отбросах. Нечистоты, фантики и банки, грязь… Из уроков истории я помню, что некогда людей за серьёзные, по мнению окружающих, провинности забивали камнями. Сегодня же, судя по всему, закидывают мусором. Хорошо, что всё это отребье вокруг нас не видит моей улыбки под затемнённым забралом шлема. Не знаю отчего, но мне на самом деле вдруг стало смешно, я едва сдерживался от того, чтобы не издать смешка, ведь тогда я уверен, что начал бы просто-напросто хохотать на всю улицу. Хотя, говорят, смех бывает не только от весёлых и радостных мыслей. Бывает ведь и истерический хохот. А ситуация вокруг была вполне себе напряжённая и малокомфортная, как раз подходящая для нервного срыва.
В любом случае хорошо, что у моего напарника не слетела крыша из-за этой треклятой банки. Мысленно я уже хвалил его, но тем не менее не успели мы сделать и двадцати шагов, как я осознал, что, видимо, поспешил радоваться
– Стоять! – внезапно заорал он, пружиня ноги и, молниеносно вырвав из кобуры пистолет, выставил вперёд руки, целясь в кого-то, маячившего вплотную к дому метрах в пятнадцати от нас.
– Чёрт, что за…
Выругавшись, я тут же последовал его примеру, но пистолет направил не в ту же сторону, что напарник, а держал, направив дулом вниз, и наблюдал за реакцией группок, толкущихся на тротуаре сзади. Все они, разумеется, с интересом и накапливающейся злостью теперь смотрели на нас двоих с пистолетами наперевес. Мне представилось, что они, как самоназвавшиеся судьи, решают, являются ли наши действия обоснованными – и тогда можно будет просто повозмущаться, покричать, покидать в нас мусором, ведь мы в любом случае «плохие». Или же нет. При таком раскладе все эти разношёрстные ублюдки превратятся в одну сплошную массу, чьей единственной целью будет разорвать нас на мелкие кусочки. Не знаю, что там такого произошло, но всё же почему-то я был уверен, что мой напарник полез зря. Грёбаный сорвиголова, он весь день всё порывался ввязаться в конфликт на совершенно пустяковой основе. Я поклялся себе, что если начнётся полная жесть, из которой мы всё же сумеем выбраться живыми и здоровыми, то я точно дам ему пару приводящих в чувство и светлый разум оплеух. В этот момент мне до безумия захотелось оказаться дома рядом с Наташей и Лизой… Двумя моими любимыми девочками, в венах одной из которых текла моя кровь, пусть и только наполовину. Обнять их, сказать, как я их люблю. Попросить прощения за все те моменты, когда был излишне раздражён или замкнут в себе…
– Положи нож на землю, затем повернись к стене и заведи руки назад! – приказным тоном, отчеканивая каждую букву, прокричал мой напарник.
Бросив короткий взгляд в ту сторону, куда смотрел напарник, я успел разглядеть долговязого белобрысого паренька, с округлым, как казалось на первый взгляд, совершенно детским лицом. Только вот почти вся его левая сторона – от подбородка до виска – была забита какой-то странной татуировкой, а глаза, которые парень не сводил с напарника, пылали неподдельной яростью. В руках он ловко и монотонно крутил запрещённый к ношению нож-бабочку.
– Я повторяю! Брось нож на землю. Сейчас же! Вы будете арестованы в соответствии со статьёй пятой Уголовного кодекса «Ношение оружия». Не оказывайте сопротивления!
Паренёк даже не шелохнулся. Я понимал, что ситуация накаляется. В его глазах буквально читалось желание броситься на нас с напарником, попытаться всадить в наши сердца этот проклятый нож. Чёрт возьми, мы же могли пройти мимо, сделав вид, что не видим ножа в его руках… Щелчком предохранителя я перевёл пистолет в режим стрельбы дротиками с транквилизаторами. Всего в обойме их было два.
– Если после третьего предупреждения не бросает, я стреляю дротиком, – предупредил я напарника по голосовой связи, встроенной в наши шлемы. – Статус?
– Подтверждаю, принял, – бросил напарник, после чего вновь крикнул, обращаясь к парню: – Я считаю до трёх! Раз! Два!..
Его голос утоп в свисте и улюлюканье сгрудившихся вокруг нас и паренька с ножом людей. Бутылки, банки и проклятия полетели в нашу сторону. Дело плохо – судя по всему, «судьи» близки к тому, чтобы вынести окончательный вердикт: наши действия совершенно необоснованны. Пропади ты пропадом, анонимный, мать его, напарник! Я стиснул зубы изо всех сил, стараясь побороть уже начавшую охватывать меня панику. Такое со мной бывало совсем редко, но зато в самые неподходящие моменты. Симптомы просты: резко усилилось сердцебиение, стало так жарко, словно вокруг теперь правила не холодная промозглая весна, а сорокаградусная жара. И самое плохое – упала концентрация. Раскрасневшиеся, орущие на нас лица десятков людей начали затемняться и смазываться в единое, путь и разноцветное мерцающее пятно. Их крики приглушились, словно у меня заложило уши. Я сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться, прийти в себя и вновь обрести контроль над своими эмоциями и собой в целом. Я прекрасно знаю, откуда взялась эта проблема… Помню тот день из детства так ярко и точно, будто он был вчера, а не лет двадцать назад. Многие наши психологические, да и не только, проблемы имеют корни именно в нашем детстве.