Злобный

Сноу Э. М.

— Ты никуда не пойдешь, — рычу я. — Я заслуживаю от тебя некоторых ответов.

Он стонет, как будто оглушенный, и вырывается из моих объятий. Повернувшись так, чтобы мы оказались лицом к лицу, его лицо превращается в холодную маску. — Сделай это быстро. Водитель моего отца ждет меня.

Злой, под названием придурок.

— Почему ты солгал ради меня там? — требую я. — Я не просила тебя об этом.

Он складывает руку на широкой груди, но не произносит ни слова.

Значит, все так и есть, да? Он собирается нагло проигнорировать мой вопрос.

Я выдыхаю с шипением, потому что узнаю упрямую линию его челюсти и вызывающий наклон головы. Я ничего не добьюсь, если попытаюсь продолжить этот вопрос дальше, и это просто пустая трата дыхания, энергии и времени.

— Ладно, ты упрямый кусок дерьма. Если ты не хочешь сказать мне, почему ты прикрыл меня и сделал меня похожей на матрас кампуса, тогда скажи мне, где ты на самом деле был сегодня вечером. Знаешь, на всякий случай, вдруг найдется кто-нибудь, кто позвонит по поводу того, что ты сказал.

Что-то мелькает в его глазах, что-то, что я не могу определить, что сжимает мою грудь, но его голос холоден, как мороз, когда он отвечает: — С Лорел.

— О-о.

Но на этом он не останавливается. О нет, это было бы слишком любезно.

— Точнее, внутри Лорел.

При моем вздохе, многозначительная усмешка изгибает уголки его губ.

— Она, наконец, сдалась, чтобы отпраздновать наш успех сегодня вечером. Но не волнуйся, маленькая мазохистка, эта сука ничего не сделает без моего разрешения. Она гораздо более послушная игрушка, и я скорее наслаждаюсь ее покорностью.

Если бы он дал мне пощечину, она не причинила бы такой боли. Но дело в том, что, несмотря на улыбку, выражение его лица напряженное. Принудительный. Часть меня думает, что он лжет, но, может быть, это просто мое глупое, мазохистское сердце, надеющееся, что он на самом деле не сделал того, о чем говорит. На самом деле он не стал бы спать с единственным человеком, которого я ненавижу больше, чем его. Он бы не бросил меня так легко и не запрыгнул в чужую постель, когда я только что была в его постели этим утром.

— Не смотри так чертовски потрясенно, Эллис, — растягивает он слова. — Ты с самого начала знал, что ты всего лишь дырка и набор ...

Я изо всех сил хлопаю его ладонями по груди, но когда я отступаю, чтобы ударить его, он хватает меня за запястье, притягивая к себе.

В течение долгой паузы ни один из нас не двигается ни на дюйм. Его лицо нависает над моим, его яростные выдохи взрываются на моей коже и смешиваются с моим собственным резким дыханием.

Когда он отпускает меня, он делает шаг назад, сжимая руки в кулаки с побелевшими костяшками по бокам.

Он ничего не говорит, но зачем ему это? Сэйнт много сказал и сделал.

— Вы двое заслуживаете друг друга, — рычу я, хотя мне стыдно, что мой голос дрожит. Черт возьми. Я не хочу, чтобы он знал, как сильно он причиняет мне боль. Это просто дает ему больше боеприпасов против меня.

— Ты еще не закончила?

Его тон нетерпелив.

Мне требуется некоторое время, чтобы понять, что он говорит не об этой дискуссии. Он говорит о школе. Вот из-за чего была

вся эта дьявольская ситуация. Он пытался выгнать меня отсюда с тех пор, как я приехала, и неважно, насколько близкими, как я думала, мы стали, он никогда не прекращал попыток.

Если он опустился так низко только для того, чтобы заставить меня уйти, то, может быть, мне просто следует уйти. Я больше не должна мириться с этим дерьмом. Я могла бы просто уйти от него, из Ангелвью, от всего и никогда не оглядываться назад. Даже возвращение в Рейфорт не могло быть таким ужасным, как пребывание здесь.

В любом случае, что мне здесь осталось после того, что они с Лорел сделали?

Ничего.

Они подожгли все мои мосты, и я на пределе своей силы воли, чтобы вынести это еще раз.

— Да. Я закончила, ублюдок, — шиплю я, крепко обхватив себя руками. Как и раньше, но это не из-за холода. — Счастлив?

Он выглядит удивленным, а затем испытывающим облегчение, даже больше, чем торжество. Очевидно, он хотел, чтобы я ушла намного больше, чем я когда-либо понимала, и этот факт горит сильнее, чем все остальное, что он сделал со мной.

— Рад, что ты наконец-то разобралась в причинах, — бормочет он, медленно кивая. Он поворачивается, чтобы уйти, не сказав больше ни слова, но у меня есть еще один вопрос, который сжигает меня на задворках сознания.

— Как тебе удалось так быстро взять все в свои в руки?

Плечи напрягаются, он смотрит на меня, нахмурив брови. — Что?

Я сглатываю, затем выдавливаю слова. — Я только сегодня утром рассказала тебе о пожаре. Как тебе удалось так быстро организовать что-то настолько хреновое?

И снова на его лице появляется выражение, которое я не могу прочесть. — Я этого не делал. Я уже несколько недель знаю о пожаре и Джеймсе.

У меня отвисает челюсть, из горла вырывается сдавленный хрип, но он уже отходит от меня. Я не могу говорить. Я не могу его остановить.

Все, что я могу сделать, это смотреть ему вслед, когда он не оставляет за собой ничего, кроме полного опустошения.

ГЛАВА 4.

ПЯТЬ КРОШЕЧНЫХ ЛИЦ СМОТРЯТ НА МЕНЯ, ВЫЗЫВАЯ БОЛЬШЕ ВОПРОСОВ, ЧЕМ ОТВЕТОВ.

Я не знаю, почему я принесла эту фотографию домой с собой. Мне следовало выбросить её до того, как я покинула Ангелвью, отказаться от неё вместе со своей гордостью и чувством собственного бытия. Я думала, что из-за моего отъезда ослабится давление и облегчатся мои страдания.

Но я не чувствую себя лучше.

Я просто чувствую … меньше.

Онемение — внутри и снаружи.

Признание Сэйнта в том, что он знал о Джеймсе и пожаре задолго до того, как я рассказала ему, заставило меня пошатнуться, и я все еще не полностью оправилась, даже спустя шесть дней.

Я не знаю, что хуже. Боль, которая пронзает мое сердце всякий раз, когда я думаю о его обмане, или унижение, которое сжигает меня, когда я понимаю, что он играл со мной все время, пока мы спали вместе. Пока я делилась с ним своими секретами, он точил свой нож и замышлял использовать все это против меня.