Зловещие забавы славянского бога
Шрифт:
– Что ж это за жизнь такая, когда вокруг гражданская война?
– Ты, Чернышев, всё ещё загружен марксистско-ленинской политинформацией. – засмеялся Громов. – Война, она там. А у нас Перестройка. Можно без оглядки и без опаски говорить о чём угодно. Свобода у нас такая, что любой (за каких-то пару месяцев) может стать миллионером.
– Постой-постой. – Виктор будто вспомнил о чём-то. – Коль есть миллионеры, значит обязательно должны быть и нищие. Ведь это прописные истины.
– И что с того? – удивился Юрий Александрович. – Вон Васька Угрюмов. Как был лентяем, да пропойцей, так и остался таким же ущербным. Зато у меня, у рабочего и целеустремлённого человека, как говорится: всё на мази. Я профессионал. Слесарь с большой буквы «С». Такие как я, при любой власти будут востребованы.
– Громов, такие как ты!.. – вмешался в разговор озлобленный Василий Иванович. – …Хитрые, завистливые, скользкие и пронырливые, уж точно в любую задницу без мыла проскочат. Такие всегда знают с кем попить; кого подмазать; а когда интрижку закрутить. Они готовы идти по головам и по трупам. Кабы не та авария… Ты бы у меня, по сей день в подмастерьях ходил.
– Эх, Юрка-Юрка! – тяжело вздохнул Виктор. – Я то, грешным делом, уже забыл ту былую обиду. Посчитал: что там, на границе ты, просто напросто смалодушничал, слегка перетрусил. Молоды мы были и подобное могло приключиться с каждым. А на самом деле, ты и впрямь с гнилым и паскудным нутром.
– Хватит. Надоело. – возмутилась Рая. – …Да что же вы за люди? В последние минуты вам и поговорить больше не о чем, кроме как о набившей оскомину политике? Вы что, не понимаете: этот!.. – она указала куда-то вверх. – …Только того и желает, чтоб все мы здесь перегрызли друг друга. Мужики, очнитесь!
– А, собственно, о чём мне с вами ещё говорить? – со злобой произнёс Виктор. – Ведь ты, Рая, мне в тётки годишься. От былой стройной и симпатичной девушке и следа не осталось. Если бы заранее не знал, кто ты, наверняка и вовсе не обратил внимания на некую толстуху в рванье.
– Интересно! А каким бы ты сам был, через двадцать-то лет? – вступился за мать Андрей.
– Да, уж точно, не довёл бы себя до подобного, мерзко-неприличного состояния. – ухмыльнулся Виктор. – В отличие от вас, у меня была в жизни цель. И уж поверьте: я бы её добился. Ведь все вы, вместе взятые, по большому счёту, и не жили. А так… Существовали, занимая чужое место. Возможно, моё. – при этом, Виктор с презрением глянул на Громова.
В объёме воцарилась гробовая тишина. Находившиеся в нём люди.… Или, если быть более точным: их души, в человеческом обличии, старались не смотреть друг на друга. Каждый из них отводил взгляд в сторону, понимая, что этот парень, чудом вернувшийся из далёкого прошлого, по сути, был сейчас прав.
Даже молодые люди вдруг припомнили свои, некогда упущенные возможности. Александр думал о военном училище, в которое он, не проявив надлежащей настойчивости, так и не поступил. Андрей, о своём легкомысленном отношении к былой жизни.
Первым пришёл в себя Юрий Александрович. Бесшумно, он приблизился к Виктору.
– Да, Витёк. Ты, как всегда, попал в самую точку: гады мы и сволочи. Однако и ты, должен понимать. Менять что-то; горевать о потерянном или казнить себя за прошлые ошибки уже поздно. Считай: все мы уже наказаны. Наказаны смертью. Куда уж хуже? Той же смертью (кем бы ни были мы при жизни) и уравнены. К примеру, Васька в одном со мной положении. Да, и у пацанов ситуация: ни на грамм не хуже или лучше. Посему давай-ка… Ну, хоть на время забудем о наших прошлых обидах.
– Ты это к чему? – отпрянул от Громова Чернышев-старший.
– Только пойми меня правильно. – оглядевшись по сторонам, Юрий Александрович заговорил в полный голос. – Не за себя прошу. А думаю обо всех, как и я бедолагах. Витюша, ведь ты здесь уже давно. Наверняка успел пообтереться, многое узнать. Так поделись своим опытом с близкими и знакомыми. В конце концов, своими землякам. Расскажи: как тут? Жить можно? Подскажи: где можно поприличней пристроиться?
– Пошёл ты. – сквозь зубы процедил Виктор.
– Ой-ой-ой. Какие мы гордые и правильные. Ничего, что я рядом стою? – не унимался Громов. – Не хочешь помочь соотечественникам, не надо. Сами, уж как-нибудь разберёмся. Скажи, хотя бы: кто это, такой умный и всезнающий, что с нами говорил? Бог? А может, святой Пётр с ключами от рая?
На сей раз, Юрий Александрович так и не дождался ответа. Образ Виктора неожиданно для всех, безвозвратно растворился в тумане.
– Вот и поговорили. – тихо, произнёс Громов. – Принципиальный. Да и хрен с ним, с этим чёртовым комсомольцем.
– Ну, Юрий Александрович? «Умылся» со своими расспросами? – вновь заговорил уже подзабытый всеми Голос. – Желаешь узнать: кто я? В скором времени вы, надеюсь, и сами это узнаете. Скажу лишь о том, что в вашем привычном понимании, я вовсе не Бог. Хотя, кое-какое отношение к Всевышнему и к чудотворным деяниям я имею.
Сегодня десятое июня. В этот единственный календарный день в году, я абсолютно свободен в своих поступках. Как никогда, я могу быть добр и благодушен. А посему спешу вас обрадовать. Я решил даровать вам то, чего вы никоим образом не заслужили. Я позволю вам изменить своё прошлое. Вы можете перекроить свою судьбу, избрав за начальную точку отсчёта, любое мгновение своей жизни. Мне крайне интересно, что из этого всего выйдет.
Итак, прямо сейчас каждый из вас вправе исправить свою былую ошибку. Только сегодня и с моей помощью, вы в состоянии исполнить своё самое сокровенное желание, о котором, возможно, мечтали всю свою прежнюю жизнь. Однако умоляю: не спешите. Хорошенько подумайте.
«Жену бы мне свою вернуть. А в остальном… Пусть всё останется, как и прежде!..» – Угрюмов скорее помечтал, нежели загадал желание.
«Умоляю, верните Виктора. Чтоб вернулся он со службы живым и невредимым. Тогда и моя жизнь наладиться!..» – Синюге (то есть Раисе Максимовне Чернышевой) долго думать не пришлось. Эту заветную мечту она несла в себе на протяжении последних двадцати лет своей жизни.
«Уж и не знаю, чего пожелать. – всерьёз призадумался Юрий Александрович. – Конечно, хочу жить. Причём, не просто жить, а быть свободным в своих действиях и поступках. Умотать бы мне лет на пять-десять куда-нибудь в Италию, где сыто и тепло. Чтоб глаза мои не видели: ни этот завод; ни бригаду и, вообще, эту грёбаную горбачёвскую Перестройку! Именно из-за неё, проклятой, приходиться хитрить, изворачиваться, из кожи вон лезть, только бы выжить и сохранить прежний статус!..»
«Хочу, чтоб была у нас нормальная полноценная семья. И мать, и отец были живы…» – в отличие от некоторых, Андрей чётко знал, чего ему не хватало в жизни.