Злой город
Шрифт:
— Тот расход на меня запишешь, — ровно ответил Игнат. Семен отмахнулся.
— Вот, сейчас начнем рубели [64] считать. Ты просто в будущем дары городу поменьше размерами выбирай. Еще пара таких даров — и наши с тобой подворья в посад [65] переносить придется.
Телеги прошли. Вслед за ними потянулись повозки, крытые слегка выцветшими от ветра и дождей тканями необычной расцветки. Рядом с повозками шагал невысокий человек в цветном халате, шитом из дорогой канчи [66] . Его плоское лицо с раскосыми глазами было бесстрастно, словно вылеплено из желтой глины.
64
Рубель, рубль — если товар стоил меньше гривны, то гривну рубили на кусочки, называемые рублями, которыми и расплачивались. Первое упоминание о рубле как о полноценной русской (новгородской) денежной единице относится к концу XIII века.
65
Посад — торговое либо ремесленное поселение, находящееся за стенами укрепленного города.
66
Канча — в старину на Руси название китайской шелковой ткани.
— А энтого ты не иначе как в Орде прихватил? — кивнул на человека Семен.
— Тоже нет, — ответил Игнат. — То не ордынец. То человек из страны Кара, по-нашему выходит Поднебесная.
— Я смотрю, ты с собой иноземцев со всего света собрал, — хмыкнул Семен. — Эти тоже все из-за Срединного моря?
Действительно, через город шли что повозки, что люди рядом с ними, ранее в Козельске невиданные. На голове одного из гостей были намотаны какие-то тряпки, причем намотаны плотно, на манер шапки. Другой гость на тонконогом злом жеребце был горбонос, одет в короткополую черную куртку, обшитую дорогой кольчугой, широкие штаны и сапоги с загнутыми кверху носами. На его поясе висел длинный кинжал, отделанный серебром и драгоценными камнями. Волов, впряженных в повозки, и своих молчаливых слуг погонял гость громко, гортанно и отрывисто. Ему вторили двое чернобородых соплеменников, ехавших чуть позади и одетых попроще.
— Любопытен ты шибко, братец, — рассмеялся Игнат. — Скажу лишь одно — это люди. Как и мы с тобой. Они к нам в пути пристали, так вместе и ехали всю дорогу. В городах торговали, на пропитание себе зарабатывали. И нам сподручней — чем народу больше, тем товар сохраннее что у них, что у нас. Время сам знаешь какое, на дорогах неспокойно. А пока вместе ехали, они помаленьку по-нашему разуметь стали. Особливо вон тот.
Игнат кивнул на человека в тюрбане.
— Летопись пишет, учен за морем, да и лекарь наизнатнейший. Так что после баньки да за столом сам у них все и расспросишь.
Замыкала обоз открытая телега, к которой был привязан человек. Руки его были растянуты между бортами телеги и примотаны к железным заушинам крепкими сыромятными ремнями. Кольчуга покрывала тело человека, словно вторая кожа. Видно было, что ковалась она искусным мастером на заказ и подгонялась точно по фигуре. Грязная, местами порванная белая накидка с большим черным крестом на груди была надета поверх кольчуги и перехвачена на талии кожаным поясом. Белый мятый плащ с таким же крестом лежал на дне телеги, частично прикрывая сваленные в кучу подшлемник, двустворчатые наручи, наплечники, наколенники и кольчужные чулки той же работы, что и сама кольчуга. Похожий на мятое ведро с прорезью для глаз шлем крестоносца перекатывался у ног хозяина, погромыхивая в такт подпрыгивающей на бревенчатой мостовой телеге и порой задевая за рукоять огромного двуручного меча, валяющегося там же. Тогда громыхание становилось громче, словно в пустое ведро долбанули ухватом.
Телега скрипнула — и остановилась. Обоз въехал в город.
Отрок, стоящий на посту возле большого железного ворота, навалился на рукоять. Медленно начали сходиться тяжелые створки городских ворот. В уменьшающуюся щель между створками было видно, как поднимается на цепях бревенчатый мост через ров —
Видимо, услышав обрывок разговора двух братьев, крестоносец поднял голову. В зеленых кошачьих глазах пленника сквозило презрение. Он взглянул на братьев, на стоящего рядом с ними чернокожего воина, перевел взгляд на идущего впереди человека в тюрбане, тряхнул роскошными золотыми кудрями, которым бы любая девка позавидовала, и сплюнул в прелую солому на дне телеги.
— Хорошая компания, — негромко проговорил он. — Грязный мавр и неверный сарацин. И с ними их друзья — куча лесных язычников.
Семен показал глазами на привязанного крестоносца:
— А это кто? Тоже, что ли, торговый человек? Больно рожа у него разбойничья.
— А это натуральный разбойник и есть, — ответил Игнат. — Их последнее время на Руси полно развелось. Слышал я, будто они к Пскову и Великому Новгороду подбираются — Орда с одной стороны, Ливонский орден — с другой.
При словах «Ливонский орден» крестоносец поднял голову. Высокомерные черты его лица исказились гримасой ненависти.
— Что ты там протявкал об Ордене, собака? — крикнул он.
На крик обернулись люди, разгружающие обоз. Воевода Федор Савельевич, было направившийся с дочерью к своему дому, остановился, повернул голову и прищурился. Настя тоже обернулась… и вдруг застыла на месте, не в силах оторвать взгляда от роскошных кудрей цвета солнца, слипшихся на виске от засохшей крови, и от благородно-надменного лица крестоносца.
Семен удивленно воззрился на пленника.
— Ишь ты, какой разговорчивый! И по-нашему разумеет. Только говор у него странный, словно сам как собака гавкает… Откуда ты его взял, братко?
Игнат вновь провел рукой по вмятине на нагруднике.
— Он сам взялся. Верстах в двадцати отсюда с ватагой лихого люда. Он у них там вроде как за главного был. Навалились со всех сторон, но мои ребята не дремали, да и иноземцы подсобили. В общем, покрошили мы ту ватагу, а его все никак взять не могли — он весь в железе и меч у него обоерукий, в две длины нашего клинка — не подойдешь.
— И как взяли? — живо поинтересовался Семен.
Игнат кивнул на здоровенного молодца, про которых в народе говорят «что поставишь, что положишь». Парень был росту невысокого, но ширину плеч имел считай одинаковую с ростом. На плече молодец тащил тяжеленный дубовый ослоп [67] , окованный тремя широкими полосами железа. На железе имелись неровные темные пятна — то ли ржавчины, то ли чьей-то засохшей крови.
67
Ослоп — боевая дубина, окованная железом либо утыканная металлическими шипами (старорусск.).
— Да вон Митяй своей оглоблей приласкал по тому ведру, что крестоносец на башке носил, и поплыл ливонский рыцарь. Тут мы его и повязали.
Семен покачал головой.
— Ну, дела-а-а… А чего не добили? На кой он вам сдался с собой возить, кормить… Это ж какой расход! Он же поди один жрет за троих.
— Да как-то в запарке не до того было, — пожал плечами Игнат. — А потом уж после боя — куда его денешь? Резать пленного — то не по совести. И отпустить нельзя — опять шайку соберет, на дорогах разбойным делом промышлять станет. Вот и порешили до города довезти — а там уж как народ рассудит.
— Совестливый ты больно, братец, — скривился Семен Васильевич. — Ножичком бы по шее чик — и народу проще бы было. Делать людям больше нечего, как с иноземным разбойником канителиться.
Крестоносец злобно оскалился.
— Я бы с тобой, пес, точно решил все очень просто, — прорычал он. — Нож бы не понадобился. Плохо пачкать оружие о такой собака, как ты.
Семен покосился на мощные запястья крестоносца и усмехнулся.
— Бог не выдаст, рыцарь не съест. А случись нам на кулачках перехлестнуться — боюсь, подпортил бы я тебе личико-то. Всю жизнь оставшуюся морду в ведре б своем прятал.