Злой город
Шрифт:
Заворчал спросонья матерый цепной пес. Человек застыл на месте.
Пес понюхал воздух. Ничего. Знакомые дворовые запахи, да еще цветущей березой пахнет. Пес сморщил нос, чихнул, прикрыл нос лапой и снова заснул.
Человек тихо стравил сквозь зубы перегоревший воздух. Стало быть, не зря перед походом натер одежду березовыми почками, а лицо и руки березовым соком.
Истово перекрестившись, темная фигура осторожно возобновила движение. Шаг. Другой. Прыжок…
Ухватившись пальцами за верхний наличник окна, человек подтянулся, словно белка. Миг — и он уже на подоконнике второго этажа. Ставни-то открыты, спасибо беспечным хозяевам, любителям свежего
Лунный свет заглядывал в окно, освещая нехитрое убранство девичьей светлицы. Стол, крытый белой скатертью, лавка, на столе вышиванье, икона в углу. Скорбный лик Христа, подсвеченный лампадкой, укоризненно глядит на лежанку с кучей мехов на ней и на полуобнаженное девичье плечико, выглянувшее из-под медвежьей шкуры, на нежное личико, на длинную, тонкую шею, на бьющуюся жилку под нежной кожей…
Человек на подоконнике замер, любуясь открывшейся перед ним картиной. Свету было мало — луна да лампадка, но воображение живо подрисовывало недостающие детали…
Человек осторожно спустился с подоконника, сделал шаг, другой…
Черный силуэт загородил окно. На лицо девушки упала тень. Тонкая нить, связывающая душу спящего и его тело, натянулась… Вздрогнули пышные ресницы…
— Это сон, — прошептала девушка. — Ты мне снишься…
— Нет, — покачал головой ночной гость. — Это я, Настасьюшка. Я попрощаться пришел.
Девушка вздрогнула, хотя человек говорил еле слышным шепотом. И окончательно проснулась.
Плечико нырнуло под шкуру. Девушка резво натянула на себя меха до подбородка и прижалась спиной к стене.
— Ты что, Никитка, ополоумел? — испуганно прошипела Настя. — А ну кто войдет? Мне ж от позору вовек не отмыться!
— Настасьюшка, ты только скажи… — взмолился Никита.
И осекся.
Взгляд Насти метался, как у затравленного зверька — то на Никиту, то на массивную дубовую дверь с незадвинутым засовом.
— Что сказать???
Девушка чуть не кричала. В лунном свете ее лицо казалось неестественно белым.
— Люб ли я тебе? — выдавил из себя Никита. Он уже жалел, что таким вот образом решил в последний раз повидаться с любимой.
Но первый испуг у девушки, похоже, прошел. Уступив место неприкрытой досаде.
— Никитка, ну что ты совно дитя малое — люб, не люб? Ночью в окно как тать [71] влез… А ну как батюшка войдет?
И тут Никита взорвался. Все, накопившееся в нем за эти дни, выплеснулось в полузадушенном крике.
— Батюшка твой тебя супротив воли за постылого выдать хочет!!!
Сейчас ему было наплевать на всех — на Настиного батюшку, на то, что народ скажет, на вече городское, которое, ежели чего, за такие дела не помилует. Какой тут батюшка, какое вече, когда с собственной жизнью сегодня днем загодя попрощался?
71
Тать — вор (старорусск.).
Настя чуть не плакала.
— А мне что делать? В Жиздре топиться? Как я против родительской воли пойду?
Никита склонил голову. Порыв прошел, оставив лишь горечь в опустевшей душе. На что надеялся? На чудо? Так не бывает на свете чудес, поди, не в сказке живем.
— И то правда, — тихо сказал Никита. — Но и мне без тебя не жизнь. Завтра на ярмарке кулачный бой будет…
Он замолчал. А чего говорить, зачем? Сказано все уже.
— И чего? — пискнула Настя. —
Никита кивнул.
— Против брата?
— Он брат мне лишь по батьке, — глухо сказал Никита. — И половина крови у него гнилая, от той ведьмы, с которой батька на стороне знался и на которой женился опосля того, как мамка померла. Вот завтра я ту гнилую кровь с него-то и выпущу.
Испуганные глаза Насти блестели, готовые разразиться водопадом слез. Голос девушки дрожал, и неизвестно, чего было больше в этом голосе — страха за себя, за Никиту, за то, что сейчас вот-вот кто-то может войти, услышав голоса, либо за то, что будет завтра.
— Никитушка, так он же на кулаках-то первый боец в городе…
Взгляд девушки снова метнулся к двери.
— Ой, шел бы ты уже, а? Светать скоро будет. Того и гляди кто войдет…
Никита покачал головой.
— Я и гляжу, Настенька, ты того больше боишься, как бы кто нас вместе не увидел, нежели разлуки со мною.
Он задумался на мгновение, потом решительно тряхнул головой, словно отгоняя пелену, застившую взор.
— Да не о том я что-то… В общем, прощай. Не поминай лихом, ежели чего.
Он шагнул к окну, мелькнул силуэт, на короткий миг загородив лунный серп в окне, и снова пуста светлица, лишь качнулся потревоженный ночной прохладой язычок пламени в лампадке и показалось, что Господь на иконе укоризненно покачал головой.
Настя уткнулась носом в меха и разрыдалась. Ежели накопилось чего на душе, для женщины слезы — лучшее лекарство.
Мужчинам сложнее…
* * *
Весенняя ярмарка — это всегда праздник, который тороватые торговые гости всегда стараются подгадать под начало масленицы. Чтоб веселье людское — через край, чтоб еды да медов — от пуза. Ну и чтоб подвыпивший покупатель был не шибко прижимист да на скалвы [72] с локотками [73] особо не пялился.
72
Скалвы — весы (старорусск.).
73
Локоток — мера для измерения длины (старорусск.).
За ночь работный люд соорудил на торжище добротные прилавки с навесами на случай дождя, которые по окружности огораживали площадь. А на самой площади веселился народ.
На большом костре горело соломенное чучело Зимы, потрескивая и грозя завалиться прямо на подвыпивший народ. На соседних кострах жарили целых быков, насаженных на двухсаженные вертелы. Черный дым лез в ноздри, ел глаза. Торговые заморские гости украдкой морщили носы и прикрывали дерюгами дорогие ткани, пытаясь уберечь их от сажи. Такое оно, торговое ремесло — морщись не морщись в рукав, а покупателю улыбнись, потому как в щедрой земле русов барыш за день часто бывает такой, что в ином месте и за две седьмицы [74] не заработаешь.
74
Седъмица — неделя (старорусск.).